Отправлено: 04.12.04 00:39. Заголовок: Re: Путь воина
Воин живет действием, а не думанием о действии или думанием о том, что он будет думать, когда закончит действовать. *** Воин выбирает путь с сердцем и следует по этому пути. Когда он смотрит, он радуется и смеется; когда он видит, он знает. Он знает, что жизнь его закончится очень скоро; он знает, что он, как любой другой, не идет никуда; и он знает, что ничто не является более важным, чем что-то другое. *** Воин принимает ответственность за все свои действия, даже за самые пустяковые. Обычный человек занят своими мыслями и никогда не принимает ответственности за то, что он делает. *** Воин знает о своем ожидании и знает, чего он ждет. Когда он ждет, у него нет желаний, и поэтому, какую бы малость он ни получил, это всегда больше, чем он может взять. Если он хочет есть, то справится с этим, потому что не страдает от голода. Если он ранен, то справится с этим, потому что не страдает от боли. Быть голодным или страдать от боли означает, что человек - не воин, и сила голода или боли может разрушить его. *** То, что воин называет волей, есть сила внутри нас самих. Это не мысль, не предмет, не желание. Воля - это то, что заставляет воина побеждать, когда его рассудок говорит ему, что он повержен. Воля - это то, что делает его неуязвимым.
*** Мы непрерывно разговариваем с собой о нашем мире. Фактически, мы создаем наш мир своим внутренним диалогом. Когда мы перестаем разговаривать с собой, мир становится таким, каким он должен быть. Мы обновляем его, мы наделяем его жизнью, мы поддерживаем его своим внутренним диалогом. И не только это. Мы также выбираем свои пути в соответствии с тем, что мы говорим себе. Так мы повторяем тот же самый выбор еще и еще, до тех пор, пока не умрем. Потому что мы продолжаем все тот же внутренний диалог. Воин осознает это и стремится прекратить свой внутренний диалог. *** Мир - это все, что заключено здесь. Жизнь, смерть, люди и все остальное, что окружает нас. Мир необъятен и непостижим. Мы никогда не сможем понять его. Мы никогда не разгадаем его тайну. Поэтому мы должны принимать его таким, как он есть, - чудесной загадкой. *** Вещи, которые делают люди, ни при каких условиях не могут быть более важными, чем мир. И, таким образом, воин относится к миру как к бесконечной тайне, а к тому, что делают люди, - как к бесконечной глупости. *** В мире, где за каждым охотится смерть, нет времени на сожаления или сомнения. Время есть лишь на то, чтобы принимать решения, И не важно, в чем будут заключаться эти решения. Ничто не является более или менее серьезным и важным, чем что-то другое. В мире, где смерть - это охотник, нет больших или малых решений. Единственное решение заключается в том, что воин должен встретиться лицом к лицу со своей неотвратимой смертью. *** Поступки обладают силой. Особенно когда тот, кто их совершает, знает, что это - его последняя битва. В действии с полным осознанием того, что это действие может стать для тебя последней битвой на земле, есть особое всепоглощающее счастье. *** Человек, любой человек, заслуживает всего, что составляет человеческую судьбу, - радости, боли, печали и борьбы. Но природа поступков человека не имеет значения, если он действует как подобает воину.
Если дух его разрушен, ему нужно просто укрепить его - очистить и сделать совершенным. Укрепление духа - единственное, ради чего действительно стоит жить. Не действовать ради укрепления духа - значит стремиться к смерти, а стремиться к смерти - значит не стремиться ни к чему вообще, потому что к ней в лапы каждый из нас попадает независимо ни от чего. Стремление к совершенствованию духа воина - единственная задача, достойная нашего времени, достойная нас как человеческих существ. *** Искусство воина состоит в сохранении равновесия между ужасом быть человеком и чудом быть человеком. *** Уверенность в себе воина и самоуверенность обычного человека - это разные вещи. Обычный человек ищет признания в глазах окружающих, называя это уверенностью в себе. Воин ищет безупречности в собственных глазах и называет это смирением. Обычный человек цепляется за окружающих, а воин рассчитывает только на себя. Разница между этими понятиями огромна. Самоуверенность означает, что ты знаешь что-то наверняка; смирение воина - это безупречность в поступках и чувствах. Обычный человек цепляется за подобного себе человека, воин цепляется за бесконечность. *** Если воин в чем-то добивается успеха, то этот успех должен приходить мягко, пусть даже с огромными усилиями, но без потрясений и навязчивых идей. *** Воин берет свою судьбу, какой бы она ни была, и принимает ее в абсолютном смирении. Он в смирении принимает себя таким, каков он есть, но не как повод для сожаления, а как живой вызов.
Отправлено: 04.12.04 00:39. Заголовок: Re: Путь воина
*** Слабая сторона слов в том, что они заставляют нас чувствовать себя осведомленными, но когда мы оборачиваемся, чтобы взглянуть на мир, они всегда предают нас, и мы опять смотрим на мир как обычно, без всякого просветления. Поэтому воин предпочитает действовать, а не говорить. В результате он получает новое описание мира, в котором разговоры не столь важны, а новые поступки имеют новые отражения. *** Воин рассматривает себя как бы уже мертвым, поэтому ему нечего терять. Самое худшее с ним уже случилось, поэтому он ясен и спокоен. Если судить о нем по его поступкам, то никогда нельзя заподозрить, что он замечает все. *** Обычный человек привык осознавать только то, что считает важным для себя. Но настоящий воин должен осознавать все и всегда. *** Когда воин принимает решение, он должен быть готов к смерти. Если он готов умереть, то не будет никаких ловушек, никаких неприятных сюрпризов и никаких ненужных поступков. Все должно мягко укладываться на свое место, потому что он не ожидает ничего. *** Воин, как учитель, прежде всего, должен обучить своего ученика одной возможности - способности действовать, не веря, не ожидая наград. Действовать только ради самого действия. Успех дела учителя зависит от того, насколько хорошо и насколько грамотно он ведет своего ученика именно в этом особом направлении. *** Воин признает свою боль, но не индульгирует в ней. Поэтому настроение воина, который входит в неизвестность, - это не печаль. Напротив, он весел, потому что он чувствует смирение перед своей удачей, уверенность в том, что его дух неуязвим, и, превыше всего, полное осознание своей эффективности. Радость воина исходит из его признания своей судьбы и его правдивой оценки того, что лежит перед ним. *** Человек становится мужественным, когда ему нечего терять. Мы малодушны только тогда, когда есть еще что-то, за что мы можем цепляться. *** Если воин хочет отдать долг за все то добро, которое для него сделали, и у него нет возможности сделать это по отношению к конкретному человеку, который когда-то помог ему, он может сделать свой вклад в человеческий дух. Это может быть очень немного, но, сколько бы он ни вложил, этого всегда будет более чем достаточно. *** Человеческим существам нравится, когда им говорят, что следует делать, однако еще больше им нравится сопротивляться и не делать того, о чем им говорили. Именно поэтому они прежде всего запутываются в ненависти к тому, кто им советует что-то делать. *** Каждый имеет достаточно личной силы для чего угодно. В случае воина фокус состоит в том, чтобы отвернуть свою личную силу от своих слабостей и направить ее к своей цели воина. *** Воинам рекомендуется не иметь никаких материальных вещей, на которых концентрировалась бы их сила, фокусироваться на духе, на действительном полете в неведомое, а не на тривиальных вещах.
Каждый, кто хочет следовать пути воина, должен освободиться от страсти владеть и цепляться за вещи. *** Воин знает, что он ждет, и он знает, чего он ждет, и, пока он ждет, он насыщает свои глаза миром. Для воина окончательное выполнение его задачи является наслаждением, радостью бесконечности. *** Ход жизни воина неизменен. Вызов в том, насколько далеко уйдет он по узкой дороге, насколько безупречным он будет в пределах этих нерушимых границ... *** Действия людей не влияют на воина, потому что у него больше нет никаких ожиданий. Странный покой становится руководящей силой его жизни. Он воспринял одну из концепций жизни воина - отрешенность. *** Сама по себе отрешенность еще не означает мудрости, тем не менее является преимуществом, позволяя воину мгновенно переоценивать ситуацию и пересматривать свою позицию. Чтобы пользоваться этим дополнительным преимуществом адекватно и правильно, необходимо, однако, чтобы воин непрестанно сражался на протяжении всей своей жизни. *** Намного легче двигаться в условиях максимального стресса, чем быть безупречным в обычных обстоятельствах. *** Воин никогда не бывает осажденным. Находиться в осаде означает, что имеешь какую-то личную собственность, которую могут подвергнуть осаде. У воина же ничего в мире нет, кроме его безупречности, а безупречности ничто угрожать не может. Однако в битве за собственную жизнь воин должен стратегически использовать все допустимые средства.
Отправлено: 04.12.04 00:40. Заголовок: Re: Путь воина
*** Семь принципов искусства сталкинга 1. Воин никогда не вступает в битву, не зная окружающей обстановки. 2. Воин ничего не усложняет. Он нацелен на то, чтобы быть простым. 3. Всю имеющуюся в его распоряжении сосредоточенность он применяет к решению вопроса о том, вступать или не вступать в битву, так как каждая битва является для него сражением за свою жизнь. Воин должен быть готовым и испытывать желание провести свою последнюю схватку здесь и сейчас. Однако он не делает это беспорядочно. 4. Воин расслабляется, отходит от самого себя, ничего не боится. Только тогда силы, которые ведут человеческие существа, откроют воину дорогу и помогут ему. Только тогда. 5. Встречаясь с неожиданным и непонятным и не зная, что с этим делать, воин на какое-то время отступает, позволяя своим мыслям бродить бесцельно. Воин занимается чем-то другим. Тут годится все что угодно. 6. Воин сжимает время, даже мгновения идут в счет. В битве секунда - это вечность, которая может решить исход сражения. Воин нацелен на успех, поэтому он экономит время, не теряя ни мгновения. 7. Чтобы применять седьмой принцип искусства сталкинга, необходимо использовать все остальные принципы, - он сводит воедино предыдущие шесть: сталкер никогда не выдвигает себя на первое место. Он всегда выглядывает из-за сцены.
Применение этих принципов приводит к трем результатам. Первый - сталкер обучается никогда не принимать самого себя всерьез, уметь смеяться над собой. Если он не боится выглядеть дураком, он может одурачить кого угодно. Второй – сталкер приобретает бесконечное терпение. Он никогда не спешит и никогда не волнуется. Третий - сталкер бесконечно расширяет свои способности к импровизациям.
Сталкеры обращены лицом ко времени наступающему. Обычные люди смотрят на время, уходящее от нас. Только воины могут менять направление и поворачиваться лицом к надвигающемуся на нас времени. *** Воин не может больше плакать, и единственным выражением боли является дрожь, приходящая откуда-то из самых глубин Вселенной, как если бы одна из эманаций Орла была болью, и, когда она достигает воина, дрожь воина бесконечна. *** Без печали и тоски полнота недостижима. Без них не может быть завершенности, ибо без них не может быть ни доброты, ни уравновешенности. А мудрость без доброты и знание без уравновешенности бесполезны. *** Чувство собственной важности - главнейший и самый могущественный из врагов человека. Его уязвляют и обижают действия либо посягательства со стороны ближних, и это делает его слабым. Чувство собственной важности заставляет человека всю его жизнь чувствовать себя кем-то или чем-то оскорбленным. *** Страх - одна из величайших сил в жизни воинов, потому что он заставляет их учиться. *** Все живые существа стремятся к смерти. Это - истина, в которой воин не может не отдавать себе отчета. Осознание же останавливает смерть. *** Стоит достичь внутреннего безмолвия - и все становится возможным. Внутренний диалог останавливается за счет того же, за счет чего начинается: за счет действия воли. Ведь начать внутренний разговор с самими собой мы вынуждены под давлением тех, кто нас учит. Когда они учат нас, они задействуют свою волю без сомнений и колебаний. И мы задействуем свою в процессе обучения. Просто ни они, ни мы не отдаем себе в этом отчета. Обучаясь говорить с самими собой, мы обучаемся управлять волей. Это наша воля - разговаривать с самими собой. И, чтобы прекратить внутренние разговоры, нам следует воспользоваться тем же самым способом: приложить к этому волю без сомнений и колебаний. *** Безупречность начинается с какого-нибудь простого действия, которое должно быть целенаправленным, точным и осуществляемым с непреклонностью. Повторяя такое действие достаточно долго, человек обретает несгибаемое намерение. А несгибаемое намерение может быть приложено к чему угодно. И как только оно достигнуто - путь свободен. Каждый шаг повлечет за собой следующий, и так будет до тех пор, пока весь потенциал воина не будет полностью реализован. *** Воин всегда живет бок о бок со смертью. Воин знает, что смерть - всегда рядом, и из этого знания черпает мужество для встречи с чем угодно. Смерть - худшее из всего, что может с нами случиться. Но поскольку смерть - наша судьба и она неизбежна, мы - свободны. Тому, кто все потерял, нечего бояться. *** Искусство сталкинга требует обучения мельчайшим деталям маскировки. И обучиться им следует так хорошо, чтобы никто не мог догадаться, что вы маскируетесь. Для этого необходимо быть безжалостным, искусным, терпеливым и мягким. Но безжалостность не должна быть жестокостью, ловкость - коварством, терпение - равнодушием и мягкость - глупостью. *** Воины, будучи сталкерами, в совершенстве понимают человеческое поведение. Они понимают, например, что человеческие существа являются плодом «инвентарного списка». Знание того или иного особого «инвентарного списка» делает человека или подмастерьем, или экспертом в своей области. *** Воины знают о том, что, если инвентарный список среднего человека начинает разрушаться, такой человек расширяет его, или же его собственный мир саморефлексии рушится. Обычно человек стремится включить в свой инвентарный список новые темы, если они не противоречат основополагающему порядку этой описи. Однако если темы противоречат друг другу, разум человека рушится. Инвентарный список - это разум. И воины учитывают это, когда пытаются разбить зеркало саморефлексии. *** Ничто не дается даром в этом мире, и приобретение знания - труднейшая из всех задач, с какими человек может столкнуться. *** Любому, кто приступает к учению, приходится выкладываться настолько, насколько он способен, и границы обучения определяются собственными возможностями ученика. Именно поэтому разговоры на тему обучения лишены всякого смысла. Страхи перед знанием - дело обычное; все мы им подвержены, и тут ничего не поделаешь. Однако каким бы устрашающим ни было учение, еще страшней представить себе человека, у которого нет знания. *** Это мир счастья, где между вещами нет различия, потому что там некому спрашивать о различии. Но это не мир людей. Некоторые люди наивно верят, что они живут в двух мирах, что они могут выбирать между мирами, но это только их самонадеянность. Для нас существует лишь один-единственный мир. Мы - люди, и должны безропотно следовать миру людей. *** У человека есть четыре врага: это страх, ясность, сила и старость. Страх, ясность и сила могут быть побеждены, но не старость. Это самый жестокий враг, которого нельзя победить, можно лишь оттянуть свое поражение. *** Воин знает, что он только человек. Его единственное сожаление заключается в том, что жизнь коротка и он не успеет прикоснуться ко всему, что ему нравится. Но и это для него не проблема; это просто сожаление.
Отправлено: 18.12.04 05:48. Заголовок: Re: Путь воина
САМУРАИ ДВАДЦАТОГО ВЕКА В 1876 году самураев лишили их главного привилегированного права — права носить два меча. Теперь «дай-мё» превратились в управляющих, а самураи — в чиновников и гражданских служащих. Так, по крайне мере, на бумаге, самурайский кодекс (бусидо) был списан в исторический архив, а царивший в стране на протяжении семи столетий воинский дух — похоронен. Наступила новая эпоха — эпоха европейского технического прогресса и парламентской системы. На самом же деле все происходило совсем не так, и ярким и убедительным свидетельством тому можно считать события последующих семидесяти пяти лет. Остались те, кто открыто заявлял, что бусидо (Путь воина) является не принадлежностью варварского феодального прошлого, но самой сущностью японского национального духа. Об этом говорил, например, Инадзо Итобэ в своей книге «Бусидо: душа Японии», впервые опубликованной в 1905 году. Книга эта ставила своей целью сохранить (хотя бы на уровне литературы) в неприкосновенности наиболее сокровенную и значимую часть японской культуры в потоке нахлынувшего на страну после появления у побережья Японии «черных кораблей» капитана Пэрри западного влияния. Нитобэ пытался найти путь к взаимопониманию между Японией и Западом, интерпретируя мировоззрение и ценности бусидо в западных понятиях и постоянно сопоставляя нормы бусидо с их предполагаемыми западными коррелятами. Но вскоре все осознали, что хотя старая самурайская эпоха и японское двухсотпятидесятилетнее изоляционистское прошлое были торжественно похоронены, самурайский дух с неистовством искал новые формы воплощения. Насильственное открытие Японии западному миру позволило военным профессионалам страны понять, насколько по уровню подготовки армии и качеству оружия Япония уступает Европе и Соединенным Штатам, которые, воспользовавшись изоляцией Японии, установили собственные сферы торгового и военного влияния на азиатском материке — по соседству с Японией — и получили там особые привилегии. Кроме того, разве все эти страны — Соединенные Штаты, Англия, Франция, Германия — не имели мощных морских флотов для расширения и защиты своих колониальных интересов? А что было у Японии? Только самурайская доблесть, вооруженная мечом, луком и копьем. Впрочем, еще до отречения в 1867 году последнего сёгуна, ознаменовавшего собой конец эпохи сёгуната и самурайского правления и воцарение в сёгунском замке в Токио императора в качестве божественного верховного повелителя, некоторые прогрессивно настроенные японцы тайно посещали Европу для изучения западного оружия, дабы в будущем Япония не оказалась совершенно беззащитной перед иностранцами, как это произошло в 1854 году, когда военные корабли капитана Пэрри подошли к ее берегам. Но с восшествием на престол императора Мэйдзи тоненькая струйка превратилась в полноводный бурный поток. С какой-то почти безумной и неистовой спешкой, отдавая новому все силы и таланты, японские военные бросились изучать и приобретать самые современные образцы вооружения, предназначенные для ведения боевых действий как на суше, так и на море. Пусть с опозданием, но Япония обязана вырваться из своей многовековой изоляции и занять подобающее ей место наравне с ведущими мировыми державами! Произошло, как пишет в своей книге «Война на Тихом океане» Сабуро Иэнага, следующее: «На смену самурайскому сословию наследных воинов феодальной эпохи пришли новые военные профессионалы. Образ воина-самурая (с его мечом и воинским кодексом бусидо) уступил место современной военной машине, сформированной по последним западным образцам... К власти прорвалась небольшая по численности, но активная и деятельная военная элита». Под влиянием и все возраставшим строгим контролем этой элиты Япония превратилась в самурайскую нацию, стремящуюся прославить себя во всем мире, чего бы это ни стоило. По конституции Мэйдзи, принятой в 1889 году, Япония признавалась монархией с парламентской демократией, в которой военные подчинялись гражданским властям. Но уже вскоре военные круги начали стремиться к большей самостоятельности, а затем и к власти и абсолютному влиянию — сперва в своей собственной сфере, затем и в международных делах. Наконец, они стали бороться за право вести за собой всю нацию в целом. Два тесно связанных между собой события, одно их которых произошло внутри страны, а другое — на близлежащем азиатском материке, увенчались окончательным переходом реальной власти в Японии в руки военных и началом периода экспансии и завоеваний, достигшего апогея в ходе войны с Соединенными Штатами на Тихом океане (1941-1945). Обратимся вначале к тому, что имело место в самой Японии. Первые успехи Японии на азиатском континенте — победа в войне с Китаем (1894-1895), который был вынужден признать «независимость» Кореи и передать Японии остров Формоза (Тайвань), и в Русско-Японской войне (1904—1905) — значительно повысили престиж армии и укрепили ее влияние в стране. Они также возбудили аппетит японских военных кругов к дальнейшим — по примеру европейских держав — завоеваниям в Азии. Япония хотела сдержать восточную экспансию России и воспользоваться слабостью и беспомощностью Китая. Японский милитаристский истэблишмент, вдохновляемый различными шовинистическими группами, жаждавшими сохранить в нахлынувшем на Азию потоке европейского влияния «национальную самобытность», все более и более тяготился сдерживавшими его политическими и конституционными ограничениями. Особенно возмущало японских военных чиновников и офицеров постоянное противодействие территориальным притязаниям Японии со стороны иностранных держав. К началу двадцатых годов в японской армии — преимущественно среди молодых офицеров и командиров средних рангов: капитанов, майоров и полковников — преобладало желание полностью освободиться от всякой опеки со стороны гражданских властей и продолжить столь успешно начавшееся наступление Японии в Азии. Старшие офицеры (некоторые из них занимали посты в правительстве или являлись советниками кабинета) были более умеренными. В душе они, быть может, и разделяли амбиции молодых, но не могли позволить не учитывать внутреннюю и международную ситуацию. Чаще всего они говорили о сдержанности, но при этом закрывали глаза на шовинистические выступления тридцатых годов и даже порой сами участвовали в них. К концу десятилетия медленно тлевшее нетерпение молодых офицеров вырвалось наружу. Это нетерпение приняло форму провокаций («инцидентов») в Китае, за чем вскоре последовала массированная переброска войск на континент и расширение масштаба военных действий. В самой же Японии были совершено несколько политических убийств высших правительственных чиновников, которые выступали против политического авантюризма в Китае и призывали к проведению умеренной политики на международной арене. Так, в 1930 году был смертельно ранен премьер-министр Осати Ха-магути. Он пытался противостоять агрессивному наступлению военных на гражданскую власть и поддержал ратификацию Японией Лондонского соглашения о военно-морских силах, по которому японский флот должен был уступать по численности флотам западных стран. А в 1932 году от рук шовинистов-фанатиков погиб премьер-министр Инукаи Цуёси, противившийся завоеванию Японией Маньчжурии. В 1936 году, перед отправкой в Маньчжурию, восстал один из полков. Мятеж возглавляли молодые офицеры. Они убили нескольких «слишком умеренных» чиновников, в том числе и брата премьер-министра, которого по ошибке приняли за самого премьера. В данном случае главные зачинщики мятежа были выявлены и казнены, но многие их сообщники избежали наказания благодаря заступничеству «высоких покровителей», тайно поддерживавших агрессивную политику в отношении Китая. В конце тридцатых влияние военных в высших правительственных кругах возросло настолько, что они смогли «провести» генерала Тодзё Хидэки — главного «ястреба» и одного из главных обвиняемых на послевоенном международном трибунале — на пост премьер-министра. Это случилось в октябре 1941 года. Взятый им курс привел к нападению на Пёрл-Харбор. Еще шли последние переговоры между Японией и Соединенными Штатами, еще искали пути избежания войны между двумя странами, но многие представители военных кругов Японии уже с нетерпением и энтузиазмом предвкушали начало схватки с новым противником. В дневнике одного из офицеров Генерального Штаба под одним из дней ноября 1941 года мы читаем: «Надеемся, что дипломатические переговоры окончатся ничем». А когда было получено послание Государственного Секретаря Соединенных Штатов Корделла Халла с призывом к Японии вывести из Китая войска, автор дневника записал: «Сейчас самый подходящий для японской империи случай объявить Соединенным Штатам войну. Мы переполнены радостью. Это поистине божественное провидение». Мировая общественность видела лишь внешние проявления растущей агрессивности и воинственности, изменения в самой Японии оставались для остального мира неизвестными или непонятыми. Как уже отмечалось, огромный, но слабый Китай, разделенный ведущими державами на сферы влияния, стал первой мишенью военных нападок Японии. Еще в 1874 году на остров Формоза (Тайвань) послали экспедицию с целью «наказать» тамошние власти за плохое обращение с японскими рыбаками. В 1879 году была незаконно аннексирована цепь островов Рюкю с Окинава, на которую претендовал Китай. К 1894 году Японию встревожило растущее влияние Китая в Корее. Туда были посланы войска, и между Японией и Китаем началась война на суше и на море. Результатом ее явились объявление «независимости» Кореи, передача Японии Тайваня и Пескадорских островов и признание за Японией особых торговых интересов на полуострове Ляодун. Франция, Германия и Россия заставили Японию уйти из Ляодуна (естественно, думая в первую очередь о своих собственных интересах), и в 1898 году контроль над полуостровом перешел в руки России. Несмотря на вынужденное временное отступление, Япония показала всем свою военную мощь. Престиж военных внутри страны возрос необычайно. Спустя каких-нибудь шесть лет Япония сумела поквитаться с Россией. В ходе Русско-Японской войны Япония разгромила пришедший с Балтийского моря флот и захватила крепость Порт-Артур на Ляодунском полуострове. Теперь весь мир понял, что на международную арену вышла новая и мощная военная держава. За Японией признали «преимущественные интересы» в Корее, а кроме того, ей были переданы все бывшие права России в Ляодуне и особые торговые привилегии в Маньчжурии. Так Япония вступила в продолжавшийся сорок лет период военной и территориальной экспансии. 1910 году «стратегические интересы» Японии в Корее переросли в колониальное владычество. Участие Японии в первой мировой войне было чисто символическим, что, однако, не помешало ей аннексировать владения Германии — Марианские острова в Тихом океане, фактории на полуострове Шаньдун в Китае — и наращивать свое военное присутствие в Маньчжурии. В середине двадцатых годов влияние военных внутри самой Японии несколько ослабело. К власти пришли умеренные профессиональные политики, и в международных делах на первое место вышли деловые и торговые интересы. Но военных явно не устраивало подобное положение вещей. Они, вместе с лидерами экстремистов и крайне правых, по-прежнему с жадностью взирали на азиатский материк в надежде найти подходящий предлог для расширения своих владений. В 1927 и 1928 годах Япония спровоцировала два «инцидента», которые закончились демонстрированием (пусть и в незначительных масштабах) военной мощи, дальнейшим пробиванием своих «коммерческих» интересов и усилением экспансии. Кроме того, японские политики, по сути, попустительствовали провокациям в Маньчжурии и на севере Китая.
Отправлено: 18.12.04 05:48. Заголовок: Re: Путь воина
Японская воинственность имела и иные причины. Население Японии за период с 1868 (начало правления Мэйдзи) удвоилось, и ресурсов небольших островов уже не хватало для того, чтобы прокормить всех. В двадцатые годы Америка приняла несколько иммиграционных законов, дискриминирующих «азиатов», а Австралия вообще запретила иммиграцию из Японии. Еще более ухудшил ситуацию разразившийся в 1929 году мировой кризис, получивший название Великой Депрессии. Выход? Экспансия в малонаселенные и плохо освоенные земли, такие, как Маньчжурия. Удобный случай представился (или же был создан специально), когда в 1931 году «китайские» солдаты якобы взорвали поезд в Маньчжурии. В результате Ляодунская армия, только этого и ждавшая, двинулась на Маньчжурию, которая была полностью завоевана. На ее территории японцы создали марионеточное государство «Маньчжоу го», провозглашенное «независимым», но так и не признанное ни одной страной. Так было положено начало долгой цепи событий, приведших к захвату Китая, Юго-Восточной Азии и войне на Тихом океане. Японцы шли от одной «победы» к другой. В 1932 году Япония прервала бойкот японских товаров со стороны Китая, высадив на берег десант. Затем, в 1933 году японская армия двинулась из Маньчжурии в Северный Китай, чтобы «защитить от посягательств» торговые права Японии. В 1937 году у моста Марко Поло японский офицер отдал солдатам приказ стрелять в китайцев, желая, по-видимому, уничтожить последнюю возможность как-то снять напряженность и улучшить отношения с Китаем: попытки эти предпринимались и некоторыми японскими деятелями, и другими государствами. Выбор был сделан, и армейские офицеры повели кавалерию в самурайскую атаку на Китай, а затем и на Юго-Восточную Азию. Военно-морской флот и авиация, не желая отставать от них, ринулись на острова Тихого океана, начав с нападения на бухту Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 года. Ошеломляющие успехи следующего года, когда японская армия вплотную подошла к Австралии, подтвердили несокрушимую мощь и доблесть новой Японии, мировой державы самураев! Возникает один вопрос: а какую роль во всех этих событиях, приведших к войне, играл император? Нередко в политике человек существует сам по себе, а его обязанности — сами по себе. Император Мэйдзи (1868-1912) являлся заметной фигурой во многих вопросах внутренней и внешней политики. Император Тайсё (1912-1926) из-за своего физического и духовного состояния оказался полным политическим ничтожеством. Хирохито, император Сева (1926-1989) взошел на престол в совсем юном возрасте. Роль его можно сравнить с ролью британских монархов. Произносились слова типа «именем Его Величества», политика тоже проводилась «по воле Его Величества», но на самом деле политику делали советники и члены кабинета. Так, например, декреты премьер-министра Тодзё обнародовались как повеления Непогрешимого Владыки, Божественного императора Японии, которому все, а военные особенно, поклялись беспрекословно и неукоснительно повиноваться. Но даже голоса императора — «главы государства» — до 15 августа 1945 года за пределами кабинета так никто и не слышал. Мы почти не располагаем и чьими-то ни было личными наблюдениями, которые позволили бы прояснить, как же сам Хирохито относился к активной экспансионистской политике Японии, и как он способствовал или противодействовал захвату Японией все новых и новых территорий в конце тридцатых годов. Определенно известно только одно — что в августе 1945 года он согласился на капитуляцию Японии и призвал нацию набраться сил и принять невыносимое — полностью подчиниться врагам Японии. Но при всем при этом символическая роль императора была огромной. Японское государственное устройство — то есть императорская система — ко второму-третьему десятилетию двадцатого века стали считать основой существования страны. Еще в конце эпохи Токугава идею эту разделяли лишь некоторые фанатики. Но реставрация Мэйдзи (то есть реставрация императорской власти) была построена вокруг древнего мифа о божественном происхождении императора и вдохновлялась им. А теперь, в бурлящем потоке новых идей и течений, с возрастанием японской военной мощи, какой можно было придумать более подходящий лозунг, чем объединиться всем вокруг императорского трона и верховного повелителя и явить тем самым уникальное воплощение японских ценностей, жизни и великой судьбы! Таким образом, военное призвание признавалось призванием и нации, и божественного императора, высшей из всех возможных привилегий любого японца. Война воспринималась не как национально-политическая авантюра, но как святое и правое дело. И военная служба прекрасно вписывалась в древнюю самурайскую модель абсолютной верности клану и господину. Теперь был только один клан — Япония, и только один господин — император. Портрет императора висел в кабинетах высших офицеров армии; адмирал Арига Косако, командовавший огромным линкором «Ямато», во время сражения у побережья Филиппин в 1944 году попросил спасти хранившийся у него портрет государя, а сам предпочел погибнуть вместе с кораблем. На многих кораблях японского флота были синтоистские кумирни, что также вполне соответствовало идеалу беспрекословной преданности высшему жрецу — императору. А какую же роль в жизни самураев двадцатого века играл буддизм и, в частности, дзэн? Многие представители дзэнских кругов благословили японский милитаризм. «Сяку Соэн (дзэнский наставник Судзуки) отказался работать с Львом Толстым над призывом к миру в время Русско-Японской войны» (Ивес). Что же касается традиционной роли, которую дзэн играл в подготовке воина к поединку, то: «Некоторые дзэнские наставники поддержали в 20-30-х годах японский милитаризм. В Токио построили большой зал для медитации, чтобы «настраивать» души воинов на битву. Ямадзаки Экисю провозгласил «Дзэн Пути императора» (кодо-дзэн), то есть единство с императором и необходимость исполнения священного долга. А Харада Согаку говорил так: «Если забудешь о различии между собой и другими, то в любой ситуации будешь един со своим призванием. Приказывают маршировать — маршируй, приказывают стрелять — стреляй. В этом есть выражение высшей буддийской мудрости, в этом единство дзэн и войны»». В охватившей нацию истерии представители всех учений — конфуцианства, синтоизма, буддизма и даже христианства — смешались в едином порыве самурайской верности Верховному господину, Священному императору священной нации. ВОИНЫ-САМУРАИ «НОВОГО ТИПА» Когда час битвы пробил, всем тем, кто подталкивал Японию к завоеванию всей Азии и национальной славе, пришло время платить за это необходимую цену, были ли это те, кто упивался собственным величием (высшие офицеры), или те, кто был обязан идти на поле боя вне зависимости от своего желания (призывники). Вот как выглядела японская армия в то время: «Новая армия появилась в ходе направляемых сверху изменений и являлась неотъемлемой частью всей структуры авторитаризма. В армии было два слоя: офицеры — чиновники на службе нового государства, и простые солдаты — эксплуатируемая рабочая сила, набранная из беднейших слоев сельского населения. Бюрократы, интеллектуалы, состоятельные люди и многие другие получали отсрочку от призыва. Призыв был уделом деревень; чаще всего на военную службу забирали вторых и третьих сыновей. В армии периода Мэйдзи господствовал дух суровой дисциплины и беспрекословного подчинения. Наверху стояли офицеры, занимавшие привилегированное положение, внизу — масса простых солдат, жестоким образом принуждавшаяся к выполнению тяжелого, унизительного труда. Каждая войсковая структура подразделялась, в свою очередь, на собственные подуровни и ранги. И функционировать она могла только при беспрекословном подчинении нижестоящих» (Иэнага). Рядовых солдат называли «иссэн горин» (один сэн пять рин) — именно столько стоила почтовая открытка с уведомлением о призыве на воинскую службу. Военная машина с жестокостью и беспощадностью перемалывала попавшего в нее человека, который становился ничтожным винтиком в ее механизме. Этот процесс «обработки» не имел аналогов ни в какой другой армии: «Любому солдату японская дисциплина показалась бы просто жуткой и невероятной; те, кто имел несчастье оказаться в плену, убеждались в этом на собственном опыте. Самой «невинной» из ее проявлений была повсеместно практиковавшаяся практика ударов по лицу... особенно распространенная среди низших рангов. Если солдат второго года службы, проходя мимо первогодков, вдруг решал, что они недостаточно четко отдали ему честь, он имел право построить их всех в шеренгу в по стойке «смирно», после чего дать каждому пощечину. Молодые солдаты не имели права даже шевельнуться. Это могло повторяться несколько раз. Если солдат падал от удара, он обязан был немедленно встать и вновь вытянуться» (Уорнер). Порой дело этим не ограничивалось. Солдата могли избить, и не только «голыми руками», но и, за более серьезные проступки, палками или прикладами винтовок. Нередко, по приказанию офицера, ответственного за дисциплину, новичков избивали до бессознательного состояния, а когда они приходили в себя, били снова, причем часто солдат просто не знал, за что его «наказывают». Система создавала поистине развращающую атмосферу: с одной стороны — горделивое высокомерие и надменность, с другой — рабское заискивание ради «милостей». «Инструктор по строевой подготовке был для солдат поистине полубогом. Когда ежедневные занятия заканчивались, солдаты соперничали за право развязать обмотки на ногах командира. В бане они почитали за честь подержать для него мыло или потереть ему спину» (Иэнага). Когда армия находилась на учениях, в ней царили те же жестокость и унижения. Они стали просто неотъемлемой частью японской дисциплины. Как бы ни был рядовой слаб, болен или истощен, он обязан выдерживать изнурительный ритм маршей, по девятнадцать миль в день. Если ему необходимо было справить нужду, он покидал строй, а потом догонял его. Отдыхов на марше почти не случалось. Во время войны на Тихом океане простых солдат считали пушечным мясом и часто посылали их на смерть, не считаясь с потерями. А на ком мог рядовой, униженный всеми, от императора до непосредственного командира, выместить накопившееся негодование и гнев? Только на враге и пленных. И действительно, многие командиры исповедовали именно такую философию: чем более жестокими будут офицеры по отношению к рядовым, тем лучше те будут сражаться в бою. Впрочем, подобная философия отличала не только японских военных. Кроме того, нельзя не учитывать, что большинство японских мальчиков уже в школе воспитывались в духе беззаветной преданности императору и гордости за право служить в императорской армии, пусть даже в качестве простого солдата. Вот что во время Русско-Японской войны написал в своем сочинении один старший школьник: «Я стану солдатом, чтобы убивать русских и брать их в плен. Я убью как можно больше русских, отрублю им головы и преподнесу их императору. А потом снова брошусь в битву, я добуду еще больше русских голов, убью их всех. Я стану великим воином» (Иэнага). Поистине, вот настоящий «сверхсамурай» в процессе становления! Подобными чувствами были переполнены сердца не только не оперившихся мальчишек; воинственный дух неустанно культивировался во время всех войн, которые только вела Япония. Иэнага говорит: «Все это можно было бы списать на «условия военного времени», если бы не тот факт, что война случалась каждые десять лет, и всякий раз в армию призывались вчерашние школьники». Рассказы об отваге, доблести и презрении к смерти уже в 1903 году включались в учебники для школьников второй ступени. Император изображался в них сияющим божеством, наблюдающим свыше за идущими в бой солдатами и матросами. Вот какой текст был помещен в школьный учебник, изданный в 1904 году. Он назывался «Такэо поступает на военную службу»: «Такэо: Отец, мысль о службе моей стране переполняет меня гордостью и счастьем. Я овладею военным искусством, и когда начнется война, я без сожалений отдам свою жизнь. Я отдам всего себя без остатка только для того, чтобы показать всем, каков на самом деле настоящий японский воин.
Отправлено: 18.12.04 05:49. Заголовок: Re: Путь воина
Отец: Таким ты, и должен быть, воинственным и отважным. Не страшись смерти. Не беспокойся о нас, остающихся здесь. Ты должен всегда быть верен «Императорскому уставу солдат и матросов»». В военных учебниках времен второй мировой войны классические идеалы самурайской доблести в бою выражались в трех главных принципах, которые созданы не столько логическим размышлением, сколько импульсивным чувством. Они явились выражением столетиями выпестованных внутренних качеств японского воина, обработанных, к тому же, беспощадной военной машиной. Первый из них — предпочтение наступления отступлению в любой ситуации. Ведь именно так поступали сотни лет назад славные воины Гэндзи и Хэйкэ. Второй принцип — настоящий самурай всегда должен выбирать почетную смерть в битве, которая несомненно более славна и даже красива, чем смерть на циновке в собственном доме от старости или от болезни. Идея эта настолько глубоко вошла в японскую военную традицию, что ощущалась практически инстинктивно. С начала же эпохи Мэйдзи она была усилена и «облагорожена» идеалом самопожертвования во имя императора и нации. Третий принцип должного поведения солдата во время войны выражался в «Армейском учебнике» в одном предложении: «Никогда не сдавайся в плен, ибо тем самым опозоришь себя!» И то, как поступали не только солдаты, матросы и летчики, но и гражданские лица, жившие на занятых Японией островах Тихого океана, ясно показывает, насколько близко к сердцу практически каждый принимал этот призыв. Несомненно, что второй и третий принцип укрепляли и усиливали друг друга: желание умереть ради победы или даже тогда, когда победа невозможна! ВСЕГДА АТАКУЙ! НИКОГДА НЕ ОБОРОНЯЙСЯ И НЕ ОТСТУПАЙ! Тактику действий японских вооруженных сил, как морских, так и сухопутных, всецело определял наступательный дух. Так, во время Русско-Японской войны, генерал Ноги (в 1912 году после смерти императора Мэйдзи совершивший вместе с женой сэппуку) после двух неудачных попыток взять крепость Порт-Артур наступлением в лоб, планировал третью, «решающую» и самоубийственную атаку. Однако он был смещен с поста командующего, и после успешного флангового наступления крепость пала. Многие японские офицеры, участвовавшие в военных действиях на Тихом океане, считали саму мысль об обороне настолько отвратительной, что никогда не планировали никаких оборонительных действий. Военные учебники были пропитаны агрессией и наполнены призывами типа «дух атаки», «непоколебимая уверенность в победе», «преданность императору», «самопожертвование во имя родины» и прочее. В течение большей части войны «атаковавшие американские части строили укрепления, а «державшие оборону» японцы бездумно бросались на врага, тем самым лишь приближая свое поражение. Японские солдаты шли вперед при любой возможности, потому что их учили, что лучшая тактика — это наступление, и они верили, что наступление — это акт отваги и мужества. Японские солдаты негодовали, если им приходилось защищать какие-нибудь позиции долгое время» (Исикава). Отвращение к оборонительным действиям было характерно отнюдь не только для высших командиров и офицеров: «Японцы, всегда предпочитали ближний бой, и при первой же возможности пускали в дело штык. Упражнениям со штыком уделялось особое внимание и в ходе военной подготовки. Несомненно, что упражнения в строю, нанесение ударов воображаемому противнику, сопровождавшееся страшными гортанными криками, прекрасно вписывались в «концепцию» воинственного и неустрашимого духа» (Уорнер). Что же касается реального боя, то «оборона была столь непопулярна, что солдаты предпочитали покидать свои позиции и встречать наступавшего противника со штыками». И это неудивительно, ведь сражение врукопашную из всех способов ведения современных боевых действий являлось максимально приближенным по своему характеру к традиционному поединку на мечах. И кроме того, именно схватка лицом к лицу позволяла задавленному муштрой и жестокой дисциплиной простому воину выместить на противнике всю накопившуюся ненависть и гнев. Еще на первом этапе войны на Тихом океане американские солдаты узнали, что такое атака в стиле бандзай, когда неистовая стрельба из пушек и пистолетов, бросание гранат и размахивание мечами сопровождается истошным криком «бандзай». (Бандзай — сокращенное от Тэнно Хэйка Бандзай — Десять тысяч лет императору! И поныне эти слова можно услышать из уст какого-нибудь экзальтированного политика, переизбранного на второй срок, или на корпоративных церемониях.) Пехотинец превращается во время такой атаки в никудан, «человека-пулю». Но чаще всего «бандзай» кричали не ради какой-то конкретно заданной цели, а просто в надежде обескуражить и запугать врага, хотя бы психологически обезоружить его и умереть достойной имени воина смертью. И это опять напоминает нам о сражениях всадников времен Гэндзи и Хэйкэ, когда небольшие, явно уступавшие противнику в численности отряды конницы вновь и вновь отчаянно бросались на врага, пока последний из атаковавших не погибал славной, вызывавшей восхищение даже у врагов смертью. Однако порой командир принимал решение начать подобную атаку не просто ради того, чтобы запугать врага или погибнуть достойно, но для осуществления четко поставленной цели — пользуясь внезапностью, занять позиции врага. В 1943 году на Атту, одном из Алеутских островов, занятом японцами, полковник Ямасаки Ясуё отдал приказ о ночном нападении на самый уязвимый участок оборонительной линии американцев, преследуя цель захватить артиллерию противника. (Он послал радиограмму в Токио: «Я намереваюсь уничтожить врага».) «Солдаты Ямасаки, оставив каждому из четырех раненых по гранате, 29 мая, в предрассветном тумане, начали тихо пробираться по долине Чикаго. Некоторые из них были вооружены лишь привязанными к палкам штыками. План Ямасаки почти удался. Американская пехота, столкнувшись с истошно кричащей, стреляющей, рубящей и сметающей все на своем пути человеческой волной, дрогнула и бежала... Японцы, достигли холма, на котором находились столь необходимые им пушки, и начали взбираться на него. Однако спешно созданная линия обороны смогла выстоять. Все нападавшие были перебиты» (Нейл). Большинство атак в стиле «бандзай» приводили лишь к напрасным и бессмысленным жертвам, что со временем стало понятно и высшим военным чинам. Потери росли, все новые и новые территории переходили в руки противника. Были отданы указания воздерживаться от таких атак и уделять большее внимание созданию оборонительных укреплений. И японские солдаты доказали, что они могут быть упорными до фанатизма защитниками рубежей. Так, например, на островах южной части Тихого океана они укрывались на деревьях, бросали гранаты и стреляли до последнего. И даже после того, как их позиции подвергались усиленной бомбардировке и надежды на спасение уже не было, любой плацдарм приходилось отвоевывать буквально пядь за пядью, ибо защитники его продолжали драться с отчаянным мужеством, невзирая ни на что. И тем не менее, как показали сражения за Сайпан и Иводзима, атаки «бандзай» не утратили окончательно ни своей привлекательности, ни своего высшего героического пафоса, устоять против которого было практически невозможно. В последние дни битвы на Сайпане японцы предприняли две такие атаки. Во время одной из них от двух до трех тысяч японских солдат бросились на позиции американской морской пехоты. Они шли и шли вперед, карабкаясь через трупы своих товарищей. Но в конце концов атаку отбили, и оба командира совершили сэппуку. Перед этим один из них повернулся лицом по направлению к дворцу императора и произнес: «Остается только смерть, но в смерти заключена жизнь. Воспользуемся же этой возможностью, чтобы показать всем, что значит мужество японца». Другая атака представляла собой просто душераздирающую картину. «Вперед шли раненые, потерявшие конечности тащили за собой ослепших, которые держали в руках палки, камни и разбитые бутылки. Практически все они были уничтожены пулеметным огнем. Около сотни оставшихся в живых бросились в море и утонули» (Нейл). Пожалуй, что битва за Иводзима явилась вершиной японской оборонительной тактики за всю вторую мировую войну. У японцев было достаточно времени, чтобы подготовиться. Когда инициатива перешла в руки американцев, стало понятно, что Иводзима с военным аэродромом, с которого легко можно долететь до Токио (расстояние составляло 744 мили), будет главной целью их наступления. 23-тысячный японский гарнизон под командованием генерала Курибаяси Тадамити создал на вулканическом острове систему подземных бункеров. Запасов провианта и оружия у японцев было в изобилии. Защитники острова получили приказ воздерживаться от атак «бандзай», но постараться продать каждое оборонительное укрепление «как можно дороже»: «Ни один японский солдат не должен умереть, пока он не убьет десять врагов... Пусть каждый считает вверенную ему позицию своей могилой». Неудивительно, что сражение за Иводзима стало одним из самых ожесточенных за всю войну. Японцы сопротивлялись гораздо дольше, чем полагали возможным американцы. Некоторые офицеры Курибаяси просили разрешение пойти в атаку, но получили отказ. Американцы несли огромные потери, что вынудило их принять решение пустить в бункеры отравляющий газ и завалить их. Предостережение японского командования сбылось — бункеры стали могилами защитников. Генерал Сэнда Са-дасуэ, находившийся в другой части острова, отказался придерживаться сугубо оборонительной тактики. Последними словами, сказанными им Курибаяси, были: «Увидимся в святилище Ясукуни»(военное кладбище в Токио). Он пошел со своими солдатами в атаку и погиб. Тело самого Курибаяси так и не нашли, поэтому ни точное место, ни обстоятельства его смерти не известны. Однако в его штабе обнаружили следующее прощальное послание: «Я обращаюсь к всем еще живым офицерам и солдатам. Настал решающий час битвы. Я приказываю всем уцелевшим офицерам и солдатам сегодня ночью пойти в последнюю атаку на врага. Всем до единого! В полночь выступайте одновременно, и сражайтесь с врагом до конца. Ваши жизни отданы императору. Не думайте о себе. Я буду впереди вас». Даже самый лучший японский стратег обороны в конце концов предпочел сдаче атаку «бандзай»!
Отправлено: 18.12.04 05:50. Заголовок: Re: Путь воина
НИКОГДА НЕ СДАВАТЬСЯ В ПЛЕН! Когда, в самом начале войны, положение американцев на Филиппинах стало безнадежным, и дальнейшее сопротивление было бесполезно, генерал Джонатан Уэйнрайт решил пожертвовать одним днем свободы во имя нескольких тысяч жизней и послал генералу Дугласу Мак-Артуру следующую радиограмму: «С камнем на сердце и склоненной от горечи, но не от стыда, головой, докладываю... что сегодня я должен согласовать условия сдачи укрепленных островов залива Манила... Мы не опозорили славных традиций армии Соединенных Штатов... С глубоким сожалением и незыблемой гордостью за вверенные мне войска я отправляюсь на встречу с японским командующим». Японский командир не мог бы позволить себе ничего подобного. Еще в 1908 году был издан указ, согласно которому «любой офицер, позволивший своему соединению не сражаться до последнего человека, а сдаться в плен, или допустивший захват противником стратегической территории, должен быть приговорен к смерти» (Иэ-нага). Цель указа ясна — право на жизнь имеет только тот японский воин, который победил. Сдача в плен считалась немыслимой, о чем однозначно свидетельствуют слова из военного руководства начала второй мировой войны: «Никогда не выбирай позорную жизнь пленника!» Когда, еще в самом начале японской экспансии в Азии, один офицер, будучи без сознания, попал в плен к китайцам, и они отпустили его, он со стыда совершил сэппуку. Эта идея столь усердно внушалась не только офицерам и солдатам, но и гражданскому населению, что приобрела характер нерушимого правила. Когда японцы начали терпеть поражения, замалчивавшиеся или неправильно истолковывавшиеся, немногие вернувшиеся домой в отчаянии спрашивали друг друга: как мы могли возвратиться, если мы обещали императору прийти назад только победителями? А когда инициативу в войне на Тихом океане перехватили американцы, идея «никогда не сдаваться в плен» трансформировалась в желание умереть, в отказ от любых предложений врага сдаться даже тогда, когда положение становилось безнадежным. И действительно, начиная с конца 1942 года, а особенно в последних решающих сражениях перед окончательной капитуляцией в августе 1945, японцы бились буквально до последнего человека практически всегда. Нейл приводит следующие данные. На Тарава, острова Гилберта, из 4500 человек попали в плен лишь семнадцать японцев и 129 корейцев из вспомогательных частей; при Кваджа-лейне из 8700 человек в плен было взято 265 человек; при Эниуэтоке из 3400 солдат генерала Нисида лишь 64 предпочли плен смерти в бою; на Сайпане (Марианские острова) из 30000 человек в живых осталось только 921 (из них 838 — корейцы); на острове Иисима (около Окинава) из 5000 человек уцелело лишь 300. Только на самой Окинава в плен впервые сдалось достаточно много солдат, но и там убито было 107 500, а в живых осталось 10 750, большинство которых составляли местные призывники. Мы уже упоминали последнюю атаку японцев при Атту, когда вперед шли даже тяжелораненые. Они перевязывали тряпками, заменявшими жгуты, раны, только для того, чтобы сделать еще несколько шагов. Нередко раненый солдат, затаившись в укрытии и привязав к телу взрывчатку, ждал, когда вражеский танк подойдет поближе, а потом бросался под гусеницы. Но, пожалуй, наивысшим воплощением этой «воли к смерти» можно считать отказ от предлагавшейся противником помощи. В одном случае, с корабля «Бэлкнап» спустили шлюпку, чтобы подобрать двух японцев, цеплявшихся за обломки потонувшего судна, но «были вынуждены расстрелять их, ибо японцы попытались бросить гранату в своих спасителей». Когда около архипелага Бисмарка затонул японский корабль, только некоторые позволили американцам взять себя на борт, остальные ясе «либо перерезали себе горло, либо, если у них не оказывалось оружия, топили себя, причем некоторые ныряли помногу раз, пока, наконец, желание умереть не брало верх над инстинктом самосохранения» (Нейл). Если принять во внимание отвращение японцев к самой мысли о сдаче в плен врагу, то можно понять и их отношение к военнопленным. Впрочем, иногда предлагались обычные условия «почетной» капитуляции. Например, в марте 1942 года, когда японцы осадили Коррегидор в заливе Манила, японский командующий отправил генералу Уэйнрайту, заменившему отправившегося в Австралию Мак-Артура, следующее послание: «Имею честь обратиться к вам в соответствии с теми принципами гуманности, кои воплощены в бусидо, кодексе японского воина. Осмелюсь напомнить, что некоторое время назад командующему вашими войсками была послана нота с предложением о почетной капитуляции. Но ответа на нее до сего дня так и не поступило... Жертвовать драгоценными жизнями ваших людей в абсолютно бессмысленной и безнадежной схватке было бы вопиющим преступлением против гуманности, продолжение борьбы лишь запятнало бы честь воина. Ваше превосходительство, вы сражались до конца и проявили чудеса храбрости. Разве прекращение ненужного кровопролития явилось бы бесчестьем?» Обнародованный от имени императора Мэйдзи еще в 1882 году Устав, который и во время второй мировой войны читали в армии как Священное Писание, призывал не только к преданности императору и нации, но и милосердию к поверженному врагу: «Никогда не относитесь с презрением к слабому (потерпевшему поражение?) врагу и не страшитесь сильного, исполняйте свой долг воина, ибо в этом и состоит подлинная доблесть... Если вы будете жестоки, мир возненавидит вас и будет смотреть на вас как на диких зверей». Однако несмотря на это, отношение японских солдат к сдавшимся в плен было весьма далеко от того, которое оказывается «проявившим чудеса храбрости». Как раз наоборот. Многочисленные свидетельства очевидцев рисуют ужасающе красноречивую картину. Конечно, бывали и исключения, когда отдельные офицеры проявляли дружеское расположение и заботу по отношению к пленным и раненым. Но в абсолютном большинстве случаев мы являемся свидетелями поистине невообразимой жестокости. Вполне достоверные воспоминания и описания сотен людей, прошедших через ужас плена, рассказывают об избиениях и расстрелах пленных за малейший проступок или «недостаточно почтительное» отношение к офицерам; о «маршах смерти», таких, как из Батаана на Филиппинах, когда больных и раненых заключенных заставляли идти по многу миль в день — они падали по дороге словно мухи, и тех, кто не мог подняться, закалывали штыками; о том, как пленных заставляли рыть себе могилы, а потом протыкали штыками и закапывали еще живых; о тяжелом и изнурительном труде; о недостатке еды и отсутствии какой бы то ни было медицинской помощи — этот ужасный список можно продолжать до бесконечности. Во время только одного перехода из Батаана (всего около 90 миль) погибло тридцать тысяч человек! Но японцы не особенно церемонились и со своими собственными солдатами, о чем свидетельствует следующий эпизод, произошедший на Филиппинах. Японцы захватили два госпиталя: «Когда танковая колонна остановилась около госпиталя № 1, Пол Эштон вышел навстречу японцам. Из первого танка выбрался японский полковник и отдал Эштону честь. Он был щепетилен и вежлив, и на ломаном английском языке попросил провести его по госпиталю. Пока они шли, Эштон сообщил, что в госпитале находятся 46 раненых японских военнопленных. У многих из них были загипсованы и подвешены на вытяжку конечности... Офицер достал из ножен меч и перерубил веревки... Эштон хотел протестовать, но офицер держал его за руку. Мучения солдат были страшными, но ни у одного не появилось гримасы страдания и боли. Вскоре во двор въехало два захваченных у американцев грузовика. Японских раненых бесцеремонно побросали в кузова и увезли» (Моррис). По-видимому, отношение к пленным до определенной степени зависело от конкретного командира. В том же самом госпитале американские раненые получили помощь, а японцы проявили уважение к военной конвенции. Всех раненых маленькими группами эвакуировали в тюрьму Билабид в Маниле. Но в госпитале № 2, который находился всего в девятистах метрах от первого, шесть тысяч больных, в основном филиппинцев, просто выкинули из коек, невзирая на их состояние, чтобы освободить место для размещения на территории госпиталя артиллерии. Некоторые из них умирали прямо перед воротами (Моррис). Несмотря на отдельные случаи «милосердия» по отношению к пленным, чаще всего японцы обращались с ними с невероятной жестокостью, причем практически на всех театрах военных действий. «Везло» лишь тем, кто оказывался в самой Японии. Подобное обращение, которое было сродни отношению к собственным рядовым и попавшим в плен, вполне объясняется уже упоминавшейся, вбитой в голову практически каждого японца идеей «не сдаваться в плен ни при каких обстоятельствах». Для японского воина, от командующего и адмирала до рядового пехотинца и матроса, сдавшийся в плен солдат был только трусом, обесчестившим себя, свою семью, своих предков и всю нацию. (Увезенных на грузовиках из американского госпиталя японских солдат презирали, даже если они оказались в плену, будучи тяжелоранеными или находясь без сознания.) Послание, призывавшее генерала Уэйнрайта сложить оружие, было выдержано в американском духе, ибо ставило целью побудить американцев сдаться. В худшем варианте оно могло бы оказаться обманом. В любом случае, оно никоим образом не выражало японского отношения к сдаче в плен. Трусы, бесславно отдавшие себя в руки врага, пока в их телах еще теплилась жизнь, тешили себя только одной мыслью о собственном спасении, а потому их можно и должно презирать, к какой бы армии они ни принадлежали. Если они умрут на марше (как при переходе из Батаана), или от изнурительного и непосильного труда, или будут убиты за неповиновение приказам своих пленителей или попытку к бегству, какое они имеют моральное право жаловаться? Именно презрение и отвращение ко всякому солдату, сдавшемуся в плен, явилось главной причиной бесчеловечного обращения с тысячами и тысячами пленных союзных армий. Все это удивительным образом контрастирует с принятыми среди самураев феодальной эпохи правилами. Ведь тогда сдача в плен не считалась трусостью. В жестоких битвах воины сражались не на жизнь, а на смерть, и многие, особенно воины низкого ранга, предпочитали, когда положение становилось безнадежным или когда они получали тяжелые ранения, убить себя сами, лишь бы не погибнуть от рук врага. Но после сражения потерпевшие поражение нередко становились вассалами или союзниками победителей. Известно, как однажды, после гибели господина осажденного замка, нападавшие сами попросили, чтобы все оставшиеся в живых воины сложили оружие и поступили на службу к новому господину! В чем же различие между кодексом поведения по отношению к врагу самураев феодальной эпохи и самураев двадцатого столетия? С известной долей вероятности можно утверждать, что «самурайский дух» времен второй мировой войны был лишь искаженной формой духа классического, традиционного. Впрочем, в равной степени справедливо и то, что в феодальную эпоху японские самураи сражались против таких же воинов, как и они сами, которые назавтра могли из врагов превратиться в союзников. Все они, друзья или враги, являлись по крайней мере «подданными» божественного императора, восседавшего на троне в Киото. Все это, несомненно, до некоторой степени смягчало ожесточенные сердца воинов. Во время же второй мировой войны японские солдаты сражались против «иноземных полчищ», которые, как их убеждала пропаганда, хотели задушить Японию экономически и отрицали за японцами их «законное» право на доминирование в Азии. Ведь разве Соединенные Штаты не препятствовали в течение многих лет иммиграции в страну «азиатов» и не относились к ним как к людям «второго сорта»? Так разве не является поистине божественным провидением то, что эти высокомерные, гордившиеся своим превосходством иностранцы попадают теперь к японцам в плен? Они — беспомощные узники, так почему бы не показать несостоявшимся властителям, кто на самом деле хозяин, и не унижать их всеми возможными способами? (Что же касается простых японских солдат, то они обращались с военнопленными точно так же, как с ними самими обращались офицеры.) Возможно, играло определенную роль и ощущение «неполноценности» со стороны японцев, ведь рост многих из них не превышал полутора метров. И теперь презиравшиеся «карлики» стали повелителями «великанов», трусливо сдавшихся в плен, которые предпочли не умереть в бою, как подобает настоящему воину, а отдать себя на милость победителя!
Отправлено: 18.12.04 05:50. Заголовок: Re: Путь воина
Кроме того, и это, быть может, есть самая глубокая причина, в японской культуре не существовало сколько-нибудь ясно выраженного представления о неотчуждаемых правах человека. Конечно, признавалось множество «сдерживающих» правил и взаимных обязательств. Но права «низших» по отношению к «высшим» — женщин по отношению к мужчинам, детей по отношению к родителям, солдат по отношению к офицерам, младших офицеров по отношению к старшим, всех граждан по отношению к государству (и императору) — были настолько незначительными, что ими легко пренебрегали, особенно в военное время, и особенно в армии. Рядовые вообще не имели никаких прав, одни только обязанности. Нисходящая с высших на низших «милостивая гуманность» (он) в армии, естественно, отсутствовала, и оставались лишь абсолютное повиновение и покорность вышестоящим. Особенно это относилось к пехоте. В авиации, например, бытовали более дружеские и «товарищеские» отношения. Но пленных брала японская армия! А для нее сдавшийся в плен враг был трусом, не имеющим права ни на что! Наконец, порой случалось и так, что японское командование просто не представляло, какое же количество солдат противника может сдаться в плен. В частности, именно это произошло на Филиппинах, где в плен сдалось множество и американцев, и филиппинцев. При взятии Батаана, завершившимся печально известным «маршем смерти», план на случай сдачи в плен противника и необходимости его эвакуации японское командование составило за несколько недель. «Пленных должны были собрать в группы по сто человек и под конвоем отправить из зоны боев в Баланга, что на расстоянии 19 миль. Для японского солдата это обычный дневной переход. В Баланга пленных должны были погрузить на грузовики и отвезти на железнодорожную станцию Сан-Фернандо... Но командование 14-й армии значительно недооценило возможное количество пленных... Оно никак не планировало взять в плен целую армию, которую нужно было кормить и обеспечивать лекарствами и медицинской помощью» (Моррис). И все-таки, перечислив все вышеназванные факторы, повторим, что главной причиной, определявшей жестокое обращение японцев с военнопленными во время второй мировой войны, было японское отношение к сдаче в плен как таковой: тот, кто сдался в плен, заслуживал только презрения и не имел права на человеческое обращение! Справедливости ради отметим, что нарушения «правил цивилизованной войны» допускали не только японцы. Если японский солдат сдавался в плен или попадал в госпиталь, то он, как правило, получал необходимое обращение. Но далеко не всегда дело доходило до этого. Среди союзных войск также бытовало негласное предписание в ходе ожесточенных сражений не брать в плен противника. Ведь нередко японцы, оставляя раненого, давали ему взрывчатку, а порой «сдававшийся в плен» солдат обвязывал себя гранатами. Но бывали и другие случаи. Один американский солдат, только что ставший свидетелем гибели друга, схватил пулемет и перестрелял несколько сдавшихся в плен японцев. Когда австралийский полковник возразил на приказ генерала расстрелять всех японцев и сказал: «Но сэр, они ранены и желают сдаться в плен», последний грубо оборвал его: «Вы слышали, что я сказал, полковник... Я не желаю иметь пленных. Расстреляйте всех». Японские солдаты были расстреляны, хотя стояли с поднятыми руками (Доуэр). Военный корреспондент Эдгар Джонс писал в 1946 году: «Какую же войну, полагают гражданские, мы вели?... Мы хладнокровно расстреливали пленных, выбрасывали раненых из госпиталей, нападали на спасательные шлюпки, убивали и издевались над мирными жителями, приканчивали раненых противника, бросали умиравших в одну могилу с мертвыми и засыпали землей, варили головы врагов, чтобы содрать с них скальп и сделать из черепов амулеты для возлюбленных, и вырезали из человеческих костей ножички для бумаги». Порой японцев, пытавшихся убить бравших их в плен американцев, медленно поджаривали на огне. Некоторые собирали золотые коронки. Один свидетель описывает сцену, как «раненый японец бился на земле, а морской пехотинец резал ему щеки и выдирал золотые зубы». Другие в качестве трофеев «коллекционировали» уши врагов. Война превращает в зверей всех, независимо от того, какую форму они носят. САМУРАЙСКОЕ ГРАЖДАНСТВО? В императорском эдикте об образовании, изданном еще в 1890 году, есть такие слова, которые часто читали школьникам, особенно перед второй мировой войной и во время нее: «Наши императорские предки основали империю навечно и навсегда утвердили в ней добродетель; и с тех пор наши подданные, единые в своей преданности и сыновней почтительности, из поколения в поколение проявляли сияющую праведность. Вот в чем таятся сокровенный блеск и слава нашей империи, именно здесь заключены истоки нашего образования. Когда возникнет опасность, наши подданные... с мужеством и отвагой отдадут свои жизни во имя государства... и тем самым обеспечат процветание нашему трону, вечное, как небо и земля». Обязанность «с мужеством и отвагой пожертвовать собой во имя государства», потребности и благосостояние которого считались выше любых прав и ценностей индивидуума, являлась третьим главным принципом «самурайского духа» двадцатого столетия. Она не считалась прерогативой только мужчин — в военное время исполнение ее в равной степени возлагалось и на женщин, и на детей. Вот почему, когда для всех, несмотря на постоянные правительственные сообщения о великих «стратегических» победах на Тихом океане, стало очевидно, что вскоре противник подойдет уже к самим Японским островам, абсолютное большинство населения воспринимало идею «борьбы до последнего человека» как саму собой разумеющуюся. Слова «сто миллионов защитников отечества» стали национальным лозунгом. Когда война близилась к завершению, многие гражданские лица в своих чувствах, а порой и в действиях, выражали поистине воинскую решимость: «Ни за что не сдаваться в плен!» Японский писатель Масуо Като, работавший во время войны в корреспондентском бюро, рассказывает о своем разговоре с молодой женщиной, когда они в один из майских дней 1945 года возвращались вместе с работы: «Внезапно она со страстью в голосе воскликнула: «Я лучше погибну достойной смертью, чем сдамся врагу!»» Ожидала ли она, что американцы ее оскорбят и обесчестят? Или в ней говорило чувство солдата, считающего несмываемым позором сдаться на милость врагу, пока в теле еще теплится жизнь? Скорее всего последнее, ибо Като продолжает: «Многих японцев в то время объединяло фанатичное и граничащее с безумием желание умереть героической смертью. «Сто миллионов человек умрут с честью»,— таков был лозунг. Лучше погибнуть, чем цепляться за постыдное существование». И желанием этим горели не только солдаты, но и женщины. Вот что написала в Военное министерство одна молодая женщина, когда прочитала о наборе в отряды камикадзэ: «Когда я узнала о формировании особых частей камикадзэ, в моих жилах закипела кровь... Ваше превосходительство, нельзя ли использовать в качестве летчиков-камикадзэ и женщин?» (Исикава). Подобный «энтузиазм» можно было бы приписать исключительно эмоциональной браваде, если бы нам не были известны случаи, когда мирные жители на деле воплощали его в жизнь. Мы уже говорили о последней атаке «бандзай» на острове Сайпан, в которую пошли все, в том числе и раненые и искалеченные. Но в последних самоубийственных атаках принимало участие и гражданское население: «7 и 8 июля японские войска и 25 000 мирных жителей пошли в последнюю атаку на противника. В конце концов большинство гражданских покончило с собой, подорвав себя ручными гранатами или бросившись в море со 150-метровой скалы. По свидетельству наблюдавшего эту картину американского репортера, один отец прыгнул в море с тремя детьми на руках; несколько женщин, поначалу спокойно расчесывавших волосы на том же утесе, внезапно кинулись в море; а еще двадцать или тридцать японцев, включая маленьких детей, швырнули друг в друга гранаты. Некоторые сдались в плен. Однако из находившихся на Сайпане 55000 военных и гражданских в плен попало только около тысячи. Абсолютное большинство простых людей предпочло смерть, следуя Уставу воинской службы: «Никогда не сдаваться врагу!»» (Исикава). В ходе восьмидневных боев за Иисима погибло около 4700 человек. Из них не менее 1500 — гражданское население, причем отнюдь не все из них пали жертвами обстрелов и бомбардировок: «В последнюю атаку на «кровавом мосту» 21 апреля позади четырехсот солдат, обвязанных гранатами, шли женщины с бамбуковыми копьями в руках. Некоторые несли за спинами детей. Когда они приблизились к противнику, японская артиллерия накрыла своими залпами и нападавших, и оборонявшихся. 23 апреля произошла последняя атака. Среди нападавших в основном были гражданские лица и много женщин» (Нейл). К 1944 году, когда положение на фронтах уже явно складывалось не в пользу японцев, в горах центральной Японии построили огромные подземные бункеры для Генерального Штаба и императора. Был составлен план обороны Японских островов, по которому армии предписывалось встречать противника сокрушительным огнем и ожесточенными атаками уже на побережье. Отныне все должны были сражаться за каждую пядь земли. Если врагу суждено победить, то пусть он понесет огромные потери и получит выжженную и бесплодную, необитаемую землю! Вся нация обязана выполнить военный устав; пусть ни один японец не запятнает себя сдачей в плен врагу! Едва ли население страны поголовно верило в то, что события будут развиваться именно таким образом. Тем не менее, уже с ноября 1944 года, за девять месяцев до капитуляции, правительство начало к ним готовиться. Был издан указ, согласно которому «все мужчины в возрасте от 14 до 61 года и все незамужние женщины от 17 до 41 года обязаны были, под страхом тюремного заключения, записаться на воинскую службу». Затем появилось «Руководство по оказанию сопротивления врагу». «Люди получали в день менее 1300 калорий — рис часто смешивали с опилками или заменяли мукой из желудей. «Милиция», не имевшая военного обмундирования (о статусе бойца свидетельствовали только повязки), «изучала» военное дело с допотопными ружьями (одно на десять человек), мечами, бамбуковыми копьями, топорами, серпами и прочими сельскохозяйственными инструментами. В ход шли даже длинные луки... Повсюду собирали пустые бутылки, чтобы делать «коктейль Молотова» или, наполнив их синильной кислотой, «отравляющие гранаты». Местные ремесленники производили «летящие мины», «мешочные заряды» и деревянные пушки, выстрелить из которых можно было только один раз... а также «одноразовые» гладкоствольные ружья и примитивные пистолеты, стрелявшие стальными прутками. Тем, кто не имел вообще никакого оружия, советовали заниматься боевыми искусствами, дзюдо и каратэ. Женщин... обучали бить ногой в пах... Везде висел один и тот же лозунг: «Сто миллионов умрут во имя императора и нации»» (Нейл). Когда же перспектива прежде просто немыслимой капитуляции начала приобретать смутные очертания, Военное министерство с той же неумолимостью и беспощадностью предписывало только одно: «Мы должны продолжать священную войну за сохранение государства и нации, даже если нам будет нечего есть, кроме травы и грязи, и негде спать, кроме открытого поля. Если мы будем продолжать ожесточенно сражаться, мы найдем выход из любого положения (то есть «найдем жизнь и в смерти»)» (Като). Наверное, японцы слишком полагались на одно только оружие. Теперь настало время японскому(восточному) духу проявить себя во всей своей древней чистоте и мощи и показать, что для Запада он неуязвим!
Отправлено: 18.12.04 05:50. Заголовок: Re: Путь воина
РАЗВЯЗКА Но действительность разыграла совершенно иной сценарий. Ни одному из планов «сражения самурайской нации до последнего человека» так и не суждено было сбыться. Явное превосходство противника по всем параметрам и атомные бомбардировки Хиросима и Нагасаки убедили правительственный кабинет и верховное главнокомандование: конец наступил. 14 августа 1945 года император заявил, что продолжать войну далее невозможно. Он сказал, что считает предложение американцев сохранить «японский политет», то есть императорскую власть, «вполне приемлемым». Было принято официальное решение о капитуляции. В радиообращении к нации, которая впервые слышала голос «божественного владыки», император признал, что продолжение борьбы приведет к полному уничтожению японского народа. Кроме того, он поблагодарил азиатских союзников Японии за их постоянную помощь(?) в деле освобождения Азии и выразил сожаление, что цели этой достичь не удалось! Весьма сомнительно, что хотя бы один из «помогавших» Японии народов (корейцы, китайцы, маньчжуры, бирманцы, индонезийцы?) в равной степени проникся этим чувством сожаления. Однако отнюдь не все японцы хотели капитулировать. Покончили с собой некоторые высокопоставленные чиновники, а также более тысячи солдат и офицеров, а ночью 14 августа была даже предпринята попытка уничтожить записанное на пленку радиообращение императора к нации еще до того. Четверо офицеров во главе с полковником и племянником премьер-министра Тодзё решили во что бы то ни стало помешать трансляции радиообращения императора. Они убили чиновника аппарата, отказавшегося сотрудничать с ними, и подделали приказ, повелевающий охране императорского дворца отдать пленку. До сих пор точно неизвестно почему, но они так и не смогли найти ее. Переворот провалился, так и не начавшись. Обращение к нации транслировалось на всю страну в положенный срок — на следующий день. Война закончилась, «нация самураев» капитулировала. В целом, за исключением отдельных эпизодов, оккупация страны иностранными войсками прошла спокойно. Капитуляция ознаменовала собой крушение «второй эпохи самураев» (1900-1945). В этой связи можно задать два вопроса. Во-первых, была ли вторая эпоха подлинной наследницей первой? В некоторых моментах, несомненно, да. Она подтвердила неизменность традиции, суть которой выражена в первых строках «Хагакурэ»: «Самурай должен прежде всего постоянно помнить... что он обязан умереть». И как ярко свидетельствуют атаки «бандзай» и полеты пилотов-камикадзэ, солдаты второй мировой войны с готовностью и упоением следовали этому принципу. Но в равной степени несомненно, что такой фанатизм являлся в не меньшей степени и следствием хорошо отлаженной работы военной машины и пропаганды. И конечно тот факт, что в двадцатом столетии японцы сражались уже с «иноземцами», вначале за славу и новые территории, а затем защищая свою священную землю, также внес в традиционные самурайские ценности новое содержание. В годы второй мировой войны проявился, хотя и в несколько измененной форме, и другой древний самурайский принцип — бесконечной преданности своему господину. Разница была только в том, что в феодальную эпоху господином считался глава либо «родного» клана, либо более крупного (даймё), с которым самурая связывали традиционные узы преданности. В двадцатом же веке, хотя зависимость солдата от непосредственного начальника тоже была абсолютной, все здание покоилось на идее преданного служения трону и божественному императору, олицетворявшим всю японскую нацию в целом. Это превратило — если подобное вообще возможно — древний идеал преданности господину в ярый национализм и преклонение перед божественным государством, имевшее почти религиозный характер. Сознание элитарности и собственного превосходства, свойственное самураям далекого средневековья (фактически с начала в 1200 году «эры воина») и ставшее при Токугава практически абсолютным, было также унаследовано «новыми самураями» периода Мэйдзи, Тайсё и Сева, хотя оно и приняло несколько иные формы. Теперь высшим предназначением самурая являлась служба в армии, служба императору, а не сёгуну. Как уже отмечалось, милитаризм начал постепенно перерастать в национализм уже после победы Японии в Русско-Японской войне 1904-1905 годов, и вскоре армия и военные вышли из-под контроля гражданской власти. Это произошло в 1930 году, а в 1941 году, когда пост премьер-министра занял генерал Тодзё Хидэки, военные взяли в свои руки бразды управления всей страной. В описываемый период военные, как и самураи эпохи Токугава, считали себя подлинной элитой нации, которая только и имеет право вести ее за собой в будущее. Цели нации, утверждали они, радикально изменились по сравнению с эпохой Токугава. Тогда главным было сохранить нацию от внешних врагов (если таковые имелись) и уберечь «японский путь» от загрязнения иностранным влиянием, какие бы формы оно ни принимало. Но в двадцатом столетии самурайское высокомерие и упоение чувством собственного превосходства в обществе, отделенном от остального мира, постепенно трансформировались в расовый национализм. Самым одиозным воплощением этого расового национализма явилась идея создания Великой Азиатской сферы процветания. Смысл ее состоял в том, что все азиатские страны, и в первую очередь страны бассейна Тихого океана, должны освободиться от западного владычества и «под руководством» Японии использовать свои природные ресурсы и развивать экономику. Некоторые японские теоретики предлагали даже в качестве одного из условий осуществления этого плана переселить в другие страны этнических японцев (разумеется, при условии соблюдения «расовой чистоты» и недопущения смешанных браков), дабы «контролировать и вести» азиатские народы по пути развития и прогресса. Это позволило бы решить и обострившуюся проблему перенаселенности Японских островов. Тот факт, что японская раса и культура превосходят все остальные азиатские культуры (а возможно, и не только азиатские), принимался как само собой разумеющееся, хотя об этом и не всегда говорили открыто. Тем не менее, едва ли можно утверждать, что армия в полной мере прониклась данной идеей — все-таки она оставалась уделом правительственных идеологов самого высокого уровня. Но армия, в свою очередь, была твердо убеждена, что японская держава должна контролировать Восточную Азию и бассейн Тихого океана, и что все, кто препятствует этому, должны быть уничтожены силой. Считалось, что японская нация обладает ниспосланным свыше превосходством над всеми остальными народами, что не может подобающим образом не воплотиться в ее геополитическом положении. Что же касается японского офицерского корпуса, то его представители, пожалуй, наиболее остро «ощущали» божественное предназначение японской нации, что позволяло им быть безоговорочно уверенными в правоте и справедливости своего дела. Порой идея превосходства японского (восточного?) духа над американским (западным?) техническим совершенством закрадывалась и в военные учебники. Так, в «Военном руководстве японской императорской армии», который раздавался тем, кто учился пользоваться «летящими минами», мы читаем такой совет: «Атакуй врага с неистовой, всепоглощающей и всепобеждающей страстью». «Летящая мина» представляла собой заряд, привязанный к рогатине, который надлежало бросать как дротик в приближающийся танк. Что ж, по крайней мере, уж точно погибнет тот, кто бросил такую мину! Самураи двадцатого века унаследовали от своих предков, воинов феодальной эпохи, и еще одно качество, быть может, не столь очевидное, но которое проявляли как отдельные солдаты и офицеры, так и целые отряды. Это — соперничество за право совершить подвиг. Вспомним, что молодые воины времен Гэндзи и Хэйкэ так хотели добыть себе неувядаемую славу в бою, что, невзирая на смертельную опасность, вырывались из рядов своих товарищей по оружию и с отчаянной смелостью мчались на врага. В эпоху Токугава воинственный дух мог проявить себя только в поединках фехтовальщиков, да и то при определенных условиях. Тем не менее, он никогда не исчезал полностью. В годы же второй мировой войны он обрел второе рождение и новые формы выражения. Пример поистине упоительного наслаждения опасностью и самой смертью наглядно демонстрировали многие пилоты-камикадзэ: «Летчики-камикадзэ совершали чудеса храбрости. Сравнивая себя с великими мастерами меча прошлого, они соревновались за право считаться лучшим в боях один на один друг с другом» (Исикава). Конечной же их целью был вражеский корабль, причем предпочтение отдавалось не более уязвимым транспортам, а вооруженным до зубов крейсерам. Летчиков не останавливало даже то, что обретенная слава в любом случае станет посмертной. А вот что говорит о «битве за славу» японский писатель: «Офицер был готов пойти буквально на все, чтобы, хоть на йоту прибавить себе славы или признания, причем это касалось не только военной подготовки, но и поведения на поле боя. Каждый солдат считал своего товарища соперником в сражении за славу; каждая рота соперничала с другой; то же самое можно сказать об армиях и дивизиях — духом этим пропитана была вся военная машина в целом. Все горели желанием доказать, что именно армия является чем-то первостепенным и самым важным, быть может, даже более-важным, чем Япония» (Като). Но весьма примечательно, что Като, писавший эти слова в 1946 году, считал подобные проявления древнего самурайского духа (уродливые и извращенные, сказали бы мы) главной слабостью японской армии и флота. САМУРАЙСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ И «САМУРАЙСКИЕ ВКУСЫ» В ПОСЛЕВОЕННЫЙ ПЕРИОД Открыто воинственных самурайских организаций теперь в Японии скорее всего не найти. Хотя время от времени крайне правые так или иначе проявляют себя. Встречаются еще и отдельные «романтики», поклонники самурайского духа, считающие древний идеал воина «в любой миг быть готовым к смерти» подлинной «душой Японии», незыблемым и вечным. В их числе можно назвать писателя Мисима Юкио. Но ни его страстное обращение к солдатам Сил Самообороны, ни совершенное им сэппуку не продержались в качестве главных тем дня на газетных полосах больше недели. Силы Самообороны воспринимают себя именно так, как они и называются, и болезненно воспринимают даже предположения о возможности их применения за пределами Японии. Тем не менее, социальные структуры, а также образ жизни и поведения, сложившиеся за долгие столетия внутренних войн в Японии и укрепившиеся за годы изоляции при Токугава, не умерли ни с началом реставрации Мэйдзи, ни с окончанием второй мировой войны. Они продолжают заявлять о себе в самых различных формах и в государственной, и в экономической, и в образовательной и социальной жизни послевоенной Японии.
Отправлено: 18.12.04 05:51. Заголовок: Re: Путь воина
Одним из самых ярких и наиболее значительных проявлений древних самурайских традиций в современной Японии можно считать вертикальную модель организации практически всех социальных образований, будь то правительство, предприятие или учебное заведение. Это же касается и общественной жизни, личных и семейных взаимоотношений. Вспомним, каков был старый порядок: на вершине пирамиды — император или сёгун, затем даймё, затем — вассалы клана, от ближайших приближенных до самых последних слуг, всего — тридцать один ранг. И каждый ранг четко знал, какое место в социальной структуре общества он занимает. Такое же «рангированное сознание» пронизывает жизнь японского общества и сегодня, причем на всех уровнях и в самых разнообразных формах. В основе его лежат пол, возраст, образование, род занятий, история семьи и т.п. Выражается же оно через огромное множество уважительных оттенков языка, через различные поклоны при приветствии, наконец, через еще более трудноуловимые жесты. Конечно, подобная структура отношений не является исключительно самурайским наследием, она определяется также весьма «тесным» характером японской жизни в целом, будь то домашнее жилище или рабочий офис, и маленькой территорией страны. До некоторой степени все это повлияло и на формирование самой самурайской вертикали рангов. Впрочем, некоторые японские авторы усматривают наличие в обществе, и в мире бизнеса в особенности, именно самурайского типа взаимоотношений. Вот что пишет в своей книге «Современное самурайское общество» Мицу-юки Масацугу: «Достаточно поговорить с владельцем любого маленького ресторанчика, который часто посещают работники разных компаний и фирм. Он непременно скажет следующее: «Когда работники компании заходят выпить после работы, я безошибочно могу определить, кто из них самый главный, кто — его заместитель и так далее». Об этом можно в первую очередь догадаться по манере речи (и обращении друг к другу). Если один работает в компании хотя бы на один год больше, чем другой, то «старший» будет называть «младшего» кун, а «младший» «старшего» — сан (добавляемые к имени суффиксы вежливости)». И подобно тому, как в древнюю эпоху самураи всеми способами добивались внимания господина в надежде получить повышение, в наши дни работники компаний точно так же стараются «попасть на заметку» начальнику, что позволит сделать карьеру, хотя, конечно, все это скрыто под оболочкой изысканной вежливости и заботы только о благе всех (то есть компании). В мире бизнеса место даймё или господина занимает теперь исполнительный директор, а знатный самурай — это начальник департамента или отдела. И во взаимоотношениях господина и слуги, идет ли речь о феодальной эпохе или о нашем времени, непременно наличествует дух он-гири. Господин (начальник) обязан оказывать поддержку вассалу (подчиненному) и заботиться о нем, проявлять интерес к его финансовым, социальным и личным проблемам. Для своих непосредственных подчиненных он является «вторым отцом». Например, иногда он может выступить даже посредником при обручении молодого человека. Таким образом он оказывает милость он (гуманности). А чем же обязан отплатить своему господину за оказанные благодеяния слуга-подчиненный? Он должен прилежно и много трудиться (причем часто — сверхурочно, ибо какая же может быть «сверхурочность» при подобных отношениях), работать для блага компании, отдела и самого шефа, дабы они могли добиться лучших, по сравнению с другими отделами, результатов. Только так можно отблагодарить за оказанную милость он, причем благодарности никогда не будет достаточно, идет ли речь о феодальном господине или вышестоящем начальнике. Впрочем, современная форма подобных отношений несравненно мягче своего древнего прообраза. Молодой человек, занимающий невысокую должность, никогда не позволит себе фамильярности с вышестоящим. Во взаимоотношениях с начальником он всегда скромен и почтителен, как ребенок по отношению к родителям и рядовой по отношению к офицеру. Если он работает в одном помещении с начальником, он никогда не позволит дать волю своим эмоциям в рабочее время; всем тем, что его беспокоит и тревожит, он может поделиться только со своими друзьями, «равными ему», после работы. Вот как характеризует эти отношения Масацугу: «От японских менеджеров, в отличие от их западных коллег, не ждут жесткости, напористости и силы. Напротив, от руководителя в первую очередь требуются такие качества, как теплота и чуткость... Ведь подчиненные зачастую являются пожизненными членами организации, функционирующей по клановому типу, и потому желают, чтобы к ним относились как к младшим партнерам или даже как к младшим братьям, а не как к «мелкой сошке», выполняющей за вышестоящих всю черновую работу. Менеджер, в свою очередь, отдает предпочтение тем работникам, которые преданны, послушны и почтительны, ведь результаты работы отдела или департамента в значительной степени зависят от неэкономических и личностных факторов». Можно утверждать, что точно так же, как самурай, воспитанный в предшествовавшую правлению Токугава эпоху в духе готовности умереть вынужден был «ломать себя» и приспосабливаться к выполнению чуждых ему обязанностей чиновника в унылой повседневности мирного периода Токугава, так и в мире бизнеса сегодняшние «самураи» должны трансформировать дух абсолютной преданности господину (или полной покорности офицеру, если говорить о периоде второй мировой войны) в беспрекословную верность непосредственному начальнику и компании в целом. Если воин-самурай жаждал умереть за своего господина, то ныне работники компаний и фирм готовы жить ради него. Во имя компании многие служащие жертвуют своими выходными, праздниками, свободным временем и даже своими семьями — отсюда и появилось название «трудоголики». Компании же, особенно крупные, в ответ на такую преданность гарантируют служащим пожизненную работу, а после шестидесяти лет — пенсию, дом от фирмы и прочие блага. Схожесть подобных отношений со структурой феодального клана очевидна. Конечно, создать для своих работников столь благоприятную среду могут себе позволить только крупные корпорации. Тем не менее, время берет свое, и молодое поколение японцев зачастую просит о сокращении сверхурочного времени и предоставлении дополнительных дней для отдыха. Справедливости ради отметим, что тесные взаимоотношения внутри компании не явились прямым следствием переноса традиционных самурайских принципов в новую среду. За их утверждение выступили сами работодатели, ибо они не хотели независимости работника. «Нынешняя японская система взаимоотношений была сознательно создана в конце 1910-х годов, ибо японские рабочие не сохраняли верность компании и меняли место работы, руководствуясь собственными экономическими интересами» (Харст). То есть, существующие ныне практически пожизненные связи работников и их компаний следует рассматривать не как традиционное наследие «самурай-ства», а как намеренно утвержденную систему. Многое напоминает нам об эпохе самураев и в политической жизни Японии. Взять хотя бы стоящую у власти уже на протяжении нескольких десятилетий Либерально-Демократическую партию. Лидеры различных ее фракций, со своими интригами, тайными соглашениями, альянсами и союзами, стратегией и тактикой, по сути являются настоящими политическими даймё. Сподвижники их, конечно, уже не воины-самураи, но и они организованы в клановые группы «самурайского типа» и нередко думают только о повышении своего политического престижа, усилении собственной власти и переизбрании на второй срок. Впрочем, характер организации и функционирования государственной власти в значительной степени определяется бюрократией, на которую, конечно, оказывают влияние и политики, но которая не состоит только из них одних. Вот уж где находятся действительно подлинные наследники чиновников-самураев эпохи Токугава, создававших отлаженную государственную машину сёгуната. Само собой разумеется, что здесь, как и в бизнесе, превалируют те же самые «классовые» различения. К умудренным годами и опытом относятся с огромным уважением и почтением; молодые из кожи лезут вон, чтобы добиться больших результатов для своего департамента, и все это в первую очередь ради «блага» вышестоящих; главными же добродетелями считаются преданность и трудолюбие.
Отправлено: 18.12.04 05:52. Заголовок: Re: Путь воина
СУРОВЫЙ АВТОРИТАРИЗМ Если взаимоотношения внутри государственных и экономических структур отличаются в целом гибкостью и внимательностью со стороны вышестоящих к нижестоящим, есть немало и других структур, которые воплощают собой строгий и четкий порядок. Так, например, обстоит дело в системе образования. Строгость эта проявляется по-разному. Во-первых, сам процесс обучения, особенно на начальной стадии, в значительной степени строится на механическом запоминании и зубрежке, что отчасти объясняется трудностью овладения японской грамотой, особенно письменностью. Совместные обсуждения чего бы то ни было и тем более споры практически отсутствуют, причем даже на университетском уровне. Все, что говорит учитель, является истиной в высшей инстанции, и ни один учащийся не осмелится даже подумать о том, чтобы оспорить или подвергнуть сомнению слова сэнсэя (учителя). (Именно так человека готовят к службе в компании или государственном учреждении!) Во многих школах существуют строгие правила касательно формы и внешнего вида учеников. У мальчиков волосы должны быть коротко пострижены, а у девочек — аккуратно забраны. Необходимым требованием является также и ношение школьной формы, причем у мальчиков она полувоенного типа, часто темно-синего цвета. Учащийся, явившийся в школу в «неподобающем» виде, может быть не допущен к занятиям. Почти во всех школах допускаются телесные наказания (для мальчиков они более суровые, чем для девочек). Они налагаются за самые различные проступки, в зависимости от господствующей в данном учебном заведении философии, причем даже в старших классах. Иногда родители противятся этому, но далеко не всегда. Ситуация постепенно меняется, но достаточно медленно. Директор школы, чаще всего мужчина, пользуется непререкаемым авторитетом. Взаимоотношения директора с учителями в разных школах неодинаковы, но они явно не похожи на «родительские» взаимоотношения между начальником и подчиненным, бытующие в бизнесе и государственных учреждениях. Ведь директор является главой школы, гарантом дисциплины и порядка. Он отдает приказания, и слово его считается законом. Подобные же отношения учителя переносят и на учеников. Авторитарный порядок, господствующий в японских школах, наглядно проявился в случае, о котором много писали газеты. В одной из школ последней ступени администрация (директор?) решила сурово бороться с опозданиями: каждое утро ровно в 8.30 железные ворота школы закрывались. И покончить с опозданиями почти удалось! Но 6 июля 1990 года ответственный учитель захлопывая дверь, не увидел девочку, которая в последний момент входила в еще полураспахнутые ворота. Ворота ударили ее по голове, и вскоре она умерла. Встал вопрос, почему скорую не вызвали немедленно: девочку можно было попытаться спасти. Оказалось, необходимо прежде получить согласие директора. В связи со случившимся состоялось собрание, на котором речь зашла и о дисциплине в школах вообще. Вот что написала о нем одна газета: «Учащиеся старших классов, их родители и учителя в один голос заявили на состоявшемся в среду собрании, что многие ученики и родители не говорят о недопустимости столь суровых правил поведения в школах и телесных наказаний из опасения, что тогда учителя не дадут им положительных рекомендаций для поступления в колледжи и университеты». Кое-кто подвергает сомнению всю систему государственного образования в целом. В каждой префектуре и муниципалитете есть отдел образования, который, в частности, нанимает на работу учителей. Но все программы и разнарядки приходят из центрального ведомства в Токио. Учебники должны быть утверждены Министерством образования; некоторые из них подвергаются цензуре, особенно те, в которых описываются события двадцатого столетия. Если те или иные пассажи не совпадают с «официальной» версией событий, умалчивающей о жестокости и беспощадности японской армии, их «исправляют». Напомним, что еще в самом начале периода Мэйдзи вышел императорский эдикт об образовании, в котором были четко обозначены обязанности каждого гражданина перед государством и троном. Затем, в начале нашего века, школа превратилась в пропагандистскую машину по вдалбливанию в головы даже самых маленьких учеников идеи о первостепенности долга перед нацией и императором. Мальчикам же проповедовали концепцию величественной смерти в сражении во имя своей страны — поистине самурайское образование! И нынешняя школьная система в Японии многое, хотя и в измененной форме, позаимствовала у самурайской эпохи, от спускаемого сверху расписания занятий до авторитаризма и признания «непогрешимости» школьной администрации. ПОЛОЖЕНИЕ ЖЕНЩИН Вот что писал об идеальной самурайской женщине (жене) неизвестный автор периода Токугава: «Женщинам лучше всего не иметь образования, ибо удел их жизни — беспрекословное повиновение... повиновение отцу до замужества, повиновение мужу после свадьбы и повиновение сыну после смерти мужа... Однако ей необходимо дать хорошее нравственное воспитание, дабы она была целомудренной и мягкой, не давала бы волю страсти, причиняя тем самым неудобства другим и не подвергала бы сомнению авторитет старших. Ей не нужна и религия, ибо единственным божеством для нее является муж. Служить ему и беспрекословно подчиняться ему — вот ее долг». Конечно, так в Японии было далеко не всегда. До того, как самураи стали ведущей силой в Японии, женщины играли весьма заметную роль в жизни общества. В истории японского трона было несколько выдающихся императриц. Но когда в идеологии преобладание получили именно самурайские ценности — этот процесс начался еще в феодальную эпо ~ достиг пика при Токугава — роль женщины свелась к рождению потомства и домашнему хозяйству. Свидетельством тому является даже само слово, которым называли жену: канаи, которое буквально означает «внутри дома, семьи». С той поры, а особенно начиная с середины двадцатого столетия, в Японии, естественно, изменилось многое. Женщины стали активнее участвовать в политической жизни, некоторые занимают ведущие посты в партиях и общественных организациях. Многие женщины работают учителями, в государственных учреждениях и частных фирмах, кто-то имеет собственный бизнес. Среди женщин есть известные писательницы, художницы и актрисы. Тем не менее, говорить о равенстве женщин с мужчинами в японском обществе преждевременно. Большинство работающих женщин занимают невысокие должности. Само собой разумеется, они не участвуют и в «дружеских вечеринках» в барах после работы. Зачастую они обделены той отеческой заботой и вниманием со стороны вышестоящих, которым пользуются их коллеги-мужчины, ведь начальник смотрит на последних как на своих младших партнеров, жаждущих сделать карьеру вместе с ним. Женщины же в основном работают секретаршами и в обслуживающем персонале, и роль их сводится к созданию благоприятных и комфортных условий для шефа и выполнению второстепенных дел. И большинство таких женщин еще молоды: скоро они выйдут замуж, у них родятся дети, и тогда они займут подобающее им место в обществе! Некоторые мужчины, и, в первую очередь, молодые, начинают смотреть на женщин не только как домохозяек и матерей, на которых полностью возложено воспитание и образование детей. Они могут помочь и по хозяйству, особенно если женщина работает. Однако число их очень невелико. Лидеры феминистского движения продолжают бороться за полное равноправие женщин с мужчинами, но сами признают, что ситуация меняется очень медленно. Самурайский идеал «верной жены» по-прежнему во многом определяет положение женщины в японском обществе.
Отправлено: 18.12.04 05:52. Заголовок: Re: Путь воина
ДАРУЮЩИЙ ЖИЗНЬ «МЕЧ» БОЕВЫХ ИСКУССТВ Последняя эпоха господства самурайского духа официально закончилась 15 августа 1945 года. Началась американская оккупация Японии; отныне страна не могла иметь собственной армии. Конституция запрещала использовать созданные отряды самообороны за пределами японских островов. Этой же политики Япония придерживается и поныне. Но, как мы уже говорили, то, что было накоплено за многие столетия, невозможно уничтожить одним росчерком пера. Воинственный самурайский дух не исчез окончательно, он обрел новое дыхание в боевых искусствах. БОЕВЫЕ ИСКУССТВА Отметим сразу, что боевые искусства, в том виде, в каком они практикуются сегодня, не являются исключительно японско-дзэнским достоянием. Можно говорить, что природа боевых искусств — азиатская, хотя в наши дни они необычайно популярны в Северной Америке и Европе, где уже появились их западные «вариации». По иронии судьбы боевые искусства долгое время были запрещены в Китае, который дал рождение многим из них. Пол Кромптон, британский художник, в своей книге «Полное описание боевых искусств» перечисляет двадцать четыре их направления и несколько «смешанных» видов. Семь из них появились в Китае, девять — в Японии, два — в Корее, два — на Окинава и по одному на Филиппинах, в Малайзии, в Индии и Франции. История и характер боевых искусств столь же различны, сколь и истоки их происхождения. Так, Морихэи Уэсиба придумал айкидо как «спорт, искусство, нравственную дисциплину и 4ЭИJIOCC)ФИЮ››• А Син цюань, по преданию, создано в память великого китайского полководца и патриота Юэ Фэя (1103-1141), жившего при династии Сун. Некоторые боевые искусства возникли в определенных исторических условиях, когда простым людям запрещалось иметь оружие. Они, таким образом, были единственно возможным средством самообороны. Например, в Рюкю кобудзюцу, появившемся на Окинава, используются разнообразные «побочные» орудия: связанные веревкой палки, короткие деревянные колья, трости, вилкообразные кинжалы и прочее. Не имевшие собственной технологии создания мечей жители Окинава использовали в качестве «боевого оружия» все попадавшиеся под руку инструменты и материалы. Некоторые виды боевых искусств с палкой практиковались преимущественно среди тех, кому носить оружия запрещалось — монахами и простыми горожанами. Однако самыми распространенными из всех боевых искусств можно все-таки считать виды «борьбы голыми руками», такие, как каратэ или дзюдзицу. Национальная японская борьба сумо всегда считалась только спортом и несла отпечаток синтоистских верований. С самого начала она была поединком борцов-тяжеловесов, поединком в высшей степени ритуализирован-ным, победа или поражение в котором означали лишь обретенную или утраченную славу. Корейский кикбоксинг также всегда рассматривался только как спорт, хотя и небезопасный, но при необходимости способный сослужить хорошую службу и в неспортивной обстановке. Во всех боевых искусствах, несмотря на все их разнообразие, просматриваются общие черты. У многих из них было «воинственное» прошлое. Сформировавшиеся изначально как техника боя, они могли принести противнику тяжелые увечья и даже смерть. Как все мы знаем по многочисленным фильмам, в каратэ (буквально — «пустая рука») есть приемы, позволяющие одним правильным ударом, например, в шею, убить противника. В Японии в течение столетий в обстановке глубокой секретности отрабатывали свои печально известные приемы ниндзя, которых использовали для политических убийств или тайного отмщения злейшим врагам. Конечно, весьма распространены были и боевые искусства с мечом (кэн-дзицу), который так превозносили самураи и владению которым усердно учились на протяжении всей жизни. Теперь они называются кэндо — «Путь меча». Сегодняшние боевые искусства в значительной степени «смягчились» относительно недавно, благодаря чему из «искусства», опасного для жизни, они превратились в спорт. Сделано это было с двоякой целью. Во-первых, чтобы беречь и сохранять древний воинский дух и воинское мастерство, а во-вторых, чтобы совершенствовать внутренние качества личности, что, впрочем, доступно уже далеко не всем. Главная цель этого совершенствования — обретение гармонии физического и духовного начала, или, точнее, использование обоих начал в своей жизни и деятельности, дабы они составили качественно новое, динамичное единство. Все боевые искусства, вне зависимости от своего происхождения и природы, требуют развития и культивирования определенных способностей и навыков. Самые очевидные из них — это быстрота, ловкость и гибкость. Даже мимолетный взгляд на фотографии мастеров боевых искусств «в действии» позволяет убедиться в этом. Удары рук, ног, тела или воображаемого «оружия» врага должны быть отражены или блокированы, причем за доли секунды. С такой же быстротой надо наносить и контрудары, причем не одиночные, а «сериями», один за другим, со скоростью молнии. Времени на то, чтобы «обдумать» или «спланировать» тот или иной удар просто нет. Выпад, удар, толчок, уклонение, поворот, обратный поворот — все должно делаться спонтанно, но предельно четко. Часто поединок заканчивается за считанные секунды. Первостепенное значение имеют здесь гибкость и подвижность. Одна стойка, то или иное движение или тактика должны мгновенно и без малейших усилий переходить в другие. Вспомним, что хороший воин обязан был уметь успешно противостоять сразу нескольким одновременно атакующим его противникам, для чего ему приходилось вращаться на месте, раскачиваться из стороны в сторону, исполняя настоящий «танец» с мечом, чтобы каждый следующий удар был как бы продолжением предыдущего. Он должен наносить удар за миг до того, как противники успели к нему подготовиться, и сочетать быстроту ударов с их многообразием — вверх, вниз, слева направо или справа налево. Вот каков был «воинский» вариант. Те же качества необходимы и в современных боевых искусствах. В боевых искусствах без оружия, особенно тех, успех в которых в значительной степени зависит от умения сохранить равновесие, активно применяется тактика использования агрессивного выпада противника против него же самого. Если речь идет о крупномасштабных военных действиях, то подобная тактика преследует цель обмануть противника, скрыть от него подлинное расположение своих основных сил или план действий; завлечь его в ловушку, заставив атаковать заведомо слабое или находящееся в невыгодных условиях соединение, а затем, когда «приманка» сработает, напасть на него с флангов. В китайских боевых искусствах, на формирование которых оказал определенное влияние даосизм, тактика «победы слабостью» (когда противника заставляют поверить, что он сильнее и вот-вот победит) находит весьма широкое применение: противника побуждают к нападению, затем в решающий момент уворачиваются, противник по инерции «пролетает» и, получив удар сзади, оказывается на земле. Таким образом, врагом оказывается его собственная сила. Именно такую технику «меча не-меча» использовал против Токугава Иэясу безоружный Ягю Мунэёси. Меч Иэясу упал на землю, там же мог бы оказаться и его хозяин, если бы Мунэёси этого захотел. Разумеется, что быстроте и гибкости тела должна сопутствовать такая же гибкость ума. В разделе об искусстве фехтования мы отмечали, что настоящего мастера всегда отличала инстинктивность действий и реакции, подобная тому, как каждый бессознательно поднимает руку, чтобы защититься от удара или летящего предмета. Обучение воина было в первую очередь нацелено на доведение его навыков и техники до автоматизма. И именно на этот, главный аспект обучения, оказывал значительное влияние дзэн-буддизм, в чем убеждены многие нынешние мастера боевых искусств, стремящиеся к гармоничному сочетанию технических навыков и духовной дисциплины. Еще одним высоко ценимым в боевых искусствах качеством является умение заранее разгадать намерения и тактику противника и, как следствие, успешно им противостоять. Им обладали все великие мастера и учителя боевых искусств. Умелый воин может распознать мысли противника по дрогнувшему мускулу, по блеску глаз, по выражению лица или по вообще трудновыразимому «нечто». Джо Хаймс в своей книге «Дзэн в боевых искусствах» рассказывает о том, как он наблюдал поединок двух мастеров: «Чуть позже я смог воочию увидеть «скрещение рук», или поединок мастеров боевого искусства. Я ожидал поистине волшебного спектакля с акробатическими прыжками и молниеносными ударами. Но вместо этого я увидел, как двое человек, встав в боевую стойку, в течение нескольких минут осторожно присматривались друг к другу. В отличие от бокса, здесь не было ни финтов, ни пробных ударов. Большую часть времени противники оставались неподвижными, словно статуи. Внезапно один из них нанес удар, причем так быстро, что я не успел даже заметить, как это случилось. Я лишь увидел, что его противник отлетел назад. Поединок закончился, и оба его участника поклонились друг другу». Очевидно, что один из участников боя «увидел», или почувствовал, слабое место другого. Намерения последнего мог выдать какой-нибудь весьма незначительный момент, или же он мог на мгновение ослабить внимание. Победитель молниеносно отреагировал и нанес удар. Для обретения «инстинктивности» действия-реакции в боевых искусствах необходимы долгие годы напряженных и интенсивных занятий под руководством опытного мастера. В любом виде боевого искусства, «знает» оно о дзэн или нет, все умения и навыки должны стать естественными, как процесс дыхания. Обучение и тренировки продолжаются до тех пор, пока техническое мастерство не «войдет» в ученика не только на физическом, но и на психологическом уровне. Занятия боевыми искусствами полностью меняют человека, который не только мечтает побеждать в состязаниях и получать за победы «пояса» различного цвета, подтверждающие уровень его мастерства, а также награды и титулы, но и, если достичь подобного ему не суждено, по крайней мере научиться защищать себя, улучшить свое физическое состояние, уметь справляться с трудностями и лучше приспосабливаться к жизни. Чувство собственного достоинства, мужество, самообладание, умение не напрягаться и расслабиться в решающий момент — вот рекламируемые результаты занятий боевыми искусствами. Боевые искусства проникнуты главной идеей, главной философией — преобладания разума над телом, духовной силы над силой физической, включая умение сконцентрировать в одной части тела весь потенциал и физическую мощь. Примеров этого доведенного до виртуозного совершенства умения великое множество. Так, в некоторых видах боевого искусства без оружия огромное значение придается способности ученика собрать всю силу разума и тела в одном-единственном ударе кулака или пальцев. Ученик сознательно, намеренно концентрирует свои духовные и физические силы в одной руке, кулаке или даже пальце. И в результате та или иная часть тела становится средоточием не только физических, но и духовных сил, что позволяет даже человеку не слишком могучего телосложения одолеть более сильного и крепкого противника. Таким образом, в боевых искусствах имплицитно признается тот факт, что самым могущественным оружием, обладающим неизмеримой силой, является разум. Данное положение явно просматривается и за техникой «меча не-меча», которой блистательно владел знаменитый японский фехтовальщик Тэссю (о нем мы расскажем чуть ниже).
Отправлено: 18.12.04 05:52. Заголовок: Re: Путь воина
В заключение хотелось бы указать и еще на один момент, особенно ярко воплотившийся в китайских, японских и корейских боевых искусствах. Речь идет об умении в решающий миг поединка «взорваться», то есть спонтанно собрать все силы в одно целое. (Это в равной степени справедливо и для «смертельной» схватки.) Тотальная энергия и мощь разума и тела внезапно вспыхивают и воплощаются в действии — ударе меча, выпаде, ударе рукой или ногой. Если это сделано в нужный момент, победа в схватке гарантирована. Неудивительно, что в основе технического мастерства лежит внутренняя, почти подсознательная философия жизни и действия. В первую очередь, это древнее учение о Центре, психофизическом центре сосредоточения сил человека — о хара (область живота). Именно здесь, согласно учению даосизма и дзэн-буддизма, заключено подлинное, глубочайшее начало человека, его истинное «я», посредством которого он только и может обрести единство с космосом. Именно здесь взаимодействие сил инь и ян, составляющих и определяющих человеческую индивидуальность, наиболее интенсивно. В контексте боевых искусств «философия хара» имеет два аспекта. Первый — психо-эмоциональный. В хара таится взрывная энергия воина. Именно здесь он «чувствует», когда настало время для решающего броска. В другом же аспекте, физическом, хара определяет все действия человека. Вокруг нее, если позволено будет такое сравнение, «вращаются» руки, ноги и торс. Этот момент чрезвычайно важен для любого боевого искусства, вне зависимости от того, есть в нем даосское зерно или нет. Ведь практикующий боевые искусства в первую очередь стремится к тому, чтобы сохранить собственный «физический центр» в состоянии динамического равновесия и стабильности. Данный центр, подобно оси циклона, должен быть недвижим. Разрушающая сила противника должна быть отражена или обойдена. Мастера боевых искусств почти никогда не идут «лоб в лоб» друг на друга, как в американском футболе, за исключением разве что состязаний тяжеловесов — борцов сумо. Мы очень кратко обрисовали общий характер современных боевых искусств, весьма «мягких и цивилизованных» собратьев великого искусства поединка и войны. А какое же место в мире современных боевых искусств занимает фехтование, искусство меча, которое имеет для нас первостепенный интерес? Сохранило ли оно свою силу и славу? По-прежнему ли оно проникнуто духом дзэн? ФЕХТОВАНИЕ КАК БОЕВОЕ ИСКУССТВО С достаточной долей уверенности можно утверждать, что японский фехтовальщик стал «художником боевого искусства» не по собственной воле, а в силу сложившихся обстоятельств. Начало процесса восходит к воцарению режима Токугава, к 1600 году. Напомним вкратце ход событий в контексте оказанного им на искусство фехтования влияния. Мирная эпоха Токугава предоставляла воину минимум возможностей реализовать свое мастерство на практике. Конечно, чисто теоретически самурай — будь то секретарь, гражданский чиновник или управляющий — должен был в любую минуту быть готовым к схватке, в подтверждение чего всегда имел при себе два меча. Однако единственным случаем, когда готовность эта оказалось востребованной, был мятеж Симабара, вспыхнувший еще в самом начале эпохи Токугава — в 1638 году. Порой в провинциях возникали волнения (незначительные крестьянские выступления) или происходили поединки, ведь за самураями сохранялось право на месть. И это все. Кроме того, самурай мог еще зарубить какого-нибудь не слишком, на его взгляд, почтительного простолюдина. Но на протяжении большей части 250-летнего правления Токугава самураю, несшему обычную гражданскую службу, не оставалось ничего, кроме как полировать свой неиспользуемый в деле меч и тренироваться. Весьма показательна в этом отношении огромная популярность школы фехтования Ягю, процветавшей при ее основателе Ягю Мунэёси, его сыне Мунэнори и внуке Мицуёси. Девиз школы Ягю был такой: «Меч следует использовать не для того, чтобы убить врага, а для того, чтобы совершенствовать собственную силу» (вот, быть может, источник возникновения концепции Судзуки о «дарующем жизнь» мече). Тем не менее, хотя технику и приемы школы Ягю отрабатывали на деревянных или засунутых в ножны стальных мечах, случись необходимость вступить в настоящий бой, они оказали бы воину несомненную помощь. Когда Мунэнори, уже в зрелом возрасте, стал наставником сёгуна, его попросили написать трактат об искусстве фехтования. В последний период жизни Мунэнори (возможно, под влиянием Такуана) проявлял интерес и к буддизму. Вот некоторые положения его «философии меча»: «Главное в буддизме — это учение о пустоте. Пустота бывает двух видов: мнимая и истинная. Мнимой пустотой является состояние, в котором ничего нет. Истинная пустота — это подлинная пустота, пустота сознания... Пустота, которая движется, есть сознание. Пустота движется и превращается в сознание, которое побуждает к действию руки и ноги. Искусство фехтования во многом схоже с буддизмом и согласуется с духом дзэн. Оно питает отвращение к привязанности к чему-либо, к поглощенности чем-либо... Какой бы тайной и совершенной техникой вы ни пользовались, если вы позволите своему сознанию «приклеиться» к ней, то проиграете поединок. Пустота — это ключевое слово, которое надлежит держать в секрете. Оно относится и к сознанию противника. Ведь сознание не имеет ни цвета, ни формы, и есть пустота. Видеть пустоту, или единственное «одно» — значит видеть сознание противника. Буддизм (дзэн?) позволяет понять, что сознание есть пустота. Так называемый «не-меч» не есть трюк, с помощью которого можно было бы одолеть противника; он позволяет использовать различное оружие по своему усмотрению... Даже с веером вы сможете победить противника, вооруженного мечом... Не-меч — это умение сражаться с врагом, вооруженным мечом, голыми руками... Не-меч — вот самое главное из всех вещей. Познав что-то, не позволяйте знанию закрепиться в вашем сознании, даже если это будет знание Истинного Закона Будды... Пусть ваше сознание остается пустым, и тогда вы сможете руководствоваться естественным умом... Пока вы не обретете данного состояния, вас едва ли можно будет назвать мастером фехтования... Причем правило это справедливо не только для фехтования; оно применимо ко всем устремлениям». Эти слова о применимости принципов фехтования и самодисциплины ко всем областям жизни можно встретить во многих руководствах по современным боевым искусствам. Часто произносят их и обучающие боевому искусству мастера. Через два столетия после Мунэнори появился мастер фехтования, в значительно большей, чем его великий предшественник, степени вдохновленный учением дзэн-буддизма и его ролью на Пути меча (пусть даже в виде боевого искусства). Ведь Мунэнори считал, что учение дзэн о пустоте всего лишь способствует развитию гибкости и чувства непривязанности к каким бы то ни было понятиям, мыслям или впечатлениям, пусть даже родственным технике меча, и не более того. Для Тэссю (1836-1888) же дзэн-буддизм и дзэнское пробуждение были главными и необходимыми составляющими обретения совершенства в фехтовании. В 1867 году, когда Тэссю был 31 год, последний сёгун отрекся от власти. Началась реставрация Мэйдзи, и Тэссю, в числе многих других самураев, остался не у дел. В 1871 году он создал собственную школу фехтования. К созданию оригинальной техники он не стремился и взял на вооружение стиль школы Ито, назвав свою школу «Ито сёдэн муто рю». Несомненно, что главным достоянием школы был сам Тэссю, его энергия и самодисциплина. Процесс обучения отличался суровостью и строгим распорядком. На характер преподавания значительное влияние оказал личный опыт Тэссю. С ранней юности он считался отважным и уверенным в своих силах воином. За крепкое телосложение и высокий рост (около шести футов) он получил прозвище «демон-Тэссю». Тэссю одолел многих известных фехтовальщиков, а в возрасте 28 лет вызвал на бой самого Асари Гимэи. В конце поединка, когда мечи противников скрестились у самых рукояток, Тэссю повалил Гимэи, чему способствовали его огромный рост и большой вес. Однако потом на его нагрудных доспехах обнаружили три зарубки — Тэссю трижды пропустил удары Гимэи. В настоящем бою каждый из этих ударов мог оказаться смертельным, или, по крайней мере, вывести Тэссю из строя. Тэссю с большой неохотой признал свое поражение и поступил в ученики к Гимэи. Уже во время первого занятия Асари, который «был в два раза меньших размеров, чем Тэссю, и на двенадцать лет старше, несколько раз заставлял его отступать и прижимал его к стене зала». В течение нескольких последующих лет Тэссю никак не мог избавиться от преследовавшей его «навязчивой картины», как напирающий Асари принуждает его отходить назад, и потому не в состоянии был даже достичь уровня Асари. Будучи страстным приверженцем медитации, он обратился за советом к своему дзэнскому наставнику. Он был уверен, что проигрывал Асари потому, что не обладал каким-то важным духовным качеством. Наставник дал ему коан: «Изначально не существет ничего». Быть может, даже Асари с его искусством? Десять лет он неустанно «работал» над коаном, но, овладев им, так и не смог освободиться от комплекса перед Асари. И тогда он обратился пошел за помощью к другому наставнику — Тэкисуи, настоятелю Тэнрюдзи. Тот дал ему классический воинский коан:
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 3
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума